И захотели люди сделать из Музыки служанку и заставить Ее наполнять их кошельки. И сделали множество разных инструментов, и написали множество разных песен, и стали продавать Музыку всем проезжим…И Небо прогневалось на людей, и наказало их, и разбило Музыку на миллионы осколков…И остался в Городе лишь Один…И стал Он собирать разбросанные всюду осколки – звуки и ноты – и пытаться составить из них целое. Но не получалось Музыки из нот и звуков…
Далеко не каждый из нас отважится перейти на Другую Сторону Улицы Жизни, даже на «зеленый свет»!..А потому только единицы знают, каково это, поддавшись чувству, удалиться дождливой ночью в лабиринт тихих узких улочек, под самым носом кипящего суетой города – но без гула мчащихся мимо машин, без утомительного шума толпы и крикливых звонков трамваев…
…Как я ни прислушивался ночью к реке, так и не услышал никакого Зова. Да и в существование фантастической Долины Грез верится с трудом… Но я своими глазами видел сваи, оставшиеся от дома Глена Колтрейна, а наполненные мудростью и слезящиеся правдой глаза двух стариков – Рэдфорда и Харда – снова и снова возвращают меня к мысли: они не врут, не могут врать……Что же касается меня, то я хочу верить, но, в силу боязни прослыть чудаком, остаюсь в безлик
Рон сошел с ума 16 сентября…В тот день он, как обычно, умылся, позавтракал и пошел на работу. Сидя в офисе за компьютером, он вдруг стал замечать: что-то не так. Внезапно Рону бросилась в глаза надпись на тенте проехавшего мимо окна фургона: «У него были крылья».Эта фраза почему-то привела его в ступор. В следующее мгновение он откуда-то и почему-то знал, что эта фраза отражает смысл жизни. Чьей-то жизни. Или, может, его жизни.
Сквозь разорванные ветром тучи глянула луна, окрасив своим равнодушным светом висящее на стене распятие.«А все же, он-то почему?» – Блоу смотрел на залитый лунным светом лик Спасителя. – «Лот, не пожелавший оставить Содом и Гоморру?! Единственный невинный, своим присутствием мешающий казни виновных?!».Распятие молчало. Молчала и ночь. Впервые за долгое время тишину нарушал не шелест дождя, а ветер, нервными, дергаными порывами завывавший в провод
У дома такая судьба – провожать. Всегда от него уходят, а он остается. Вот и дом Уоррена глядел вслед удалявшемуся художнику ослепленными глазницами заколоченных окон. Смешанное это чувство – горечь расставания и, одновременно, удовлетворение от сделанного, помноженные на ощущение собственного бессмертия… Ведь то, что однажды родилось на свет, не умирает никогда!
