«… Мое первое с ним знакомство произошло после того, как он, вылетев из окна второго этажа, пролетел мимо окна первого этажа, где я в то время жил, – и упал на мостовую.Я выглянул из своего окна и участливо спросил неизвестного, потиравшего ушибленную спину:– Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезным? …»
«… До сих пор, при случайных встречах с модернистами, я смотрел на них с некоторым страхом: мне казалось, что такой художник-модернист среди разговора или неожиданно укусит меня за плечо или попросит взаймы. …»
«… История о том, как Мендель Кантарович покупал у Абрама Гендельмана золотые часы для подарка своему сыну Мосе, наделала в свое время очень много шуму. Все местечко Мардоховка волновалось целых две недели и волновалось бы еще месяц, если бы урядник не заявил, что это действует ему на нервы.Тогда перестали волноваться.Все местечко Мардоховка чувствовало, что и Гендельман и Кантарович – каждый по-своему прав, … и тем не менее эти два еврея завели
«… Утром, когда жена еще спит, я выхожу в столовую и пью с жениной теткой чай. Тетка – глупая, толстая женщина – держит чашку, отставив далеко мизинец правой руки, что кажется ей крайне изящным и светски изнеженным жестом.– Как вы нынче спали? – спрашивает тетка, желая отвлечь мое внимание от десятого сдобного сухаря, который она втаптывает ложкой в противный жидкий чай.– Прекрасно. Вы всю ночь мне грезились. …»
«…Мой отец был удивительным человеком. Все в нем было какое-то оригинальное, не такое, как у других… Он знал несколько языков, но это были странные, ненужные никому другому языки: румынский, турецкий, болгарский, татарский. Ни французского, ни немецкого он не знал. Имел он голос, но когда пел, ничего нельзя было разобрать – такой это был густой, низкий голос. Слышалось какое-то удивительное громыхание и рокот, до того низкий, что казался он выход
«… – Что вам угодно?– Кроме шуток – вы редактор?– Уверяю вас! Вы хотели что-нибудь сообщить мне? Или принесли рукопись?– Не губите меня, – сказал молодой человек. – Если вы сболтнете – я пропал!Он порылся в кармане, достал какую-то бумажку, бросил ее на мой стол и сделал быстрое движение к дверям с явной целью – бежать. …»
«… Когда я был маленьким, совсем крошечным мальчуганом, у меня были свои собственные, иногда очень своеобразные, представления и толкования слов, слышанных от взрослых.Слово «хлопоты» я представлял себе так: человек бегает из угла в угол, взмахивает руками, кричит и, нагибаясь, тычется носом в стулья, окна и столы.«Это и есть хлопоты», – думал я. …»
«… Однажды беспартийный житель Петербурга Иванов вбежал, бледный, растерянный, в комнату жены и, выронив газету, схватился руками за голову.– Что с тобой? – спросила жена.– Плохо! – сказал Иванов. – Я левею.– Не может быть! – ахнула жена. – Это было бы ужасно… Тебе нужно лечь в постель, укрыться теплым и натереться скипидаром.– Нет… что уж скипидар! – покачал головой Иванов и посмотрел на жену блуждающими, испуганными глазами. – Я левею! …»
«… – Потому. Неразрешенные собрания воспрещаются!– Так вы бы и разрешили!Околоточный снисходительно усмехнулся:– Как же это можно: разрешить неразрешенное собрание. Это противозаконно.– Но ведь, если вы разрешите, оно уже перестанет быть неразрешенным, – сказал, подумавши немного, Чикалкин.– Так-то оно так, – ответил околоточный, еще раз усмехнувшись бестолковости Чикалкина. – Да как же его разрешить, если оно пока что неразрешенное? Посудите сам
«… На берегу суетилась кучка людей…Я подошел ближе и увидел в центре группы женщину, которая лежала, худая, мокрая в купальном костюме, с закрытыми глазами и сжатыми тонкими губами.– В чем дело? – спросил я.– Купалась она. Захлебнулась. Насилу вытащили. …»
«… Когда корабль тонул, спаслись только двое:Павел Нарымский – интеллигент.Пров Иванов Акациев – бывшй шпик.Раздевшись догола, оба спрыгнули с тонувшего корабля и быстро заработали руками по направлению к далекому берегу.Пров доплыл первым. Он вылез на скалистый берег, подождал Нарымского и, когда тот, задыхаясь, стал вскарабкиваться по мокрым камням, строго спросил его:– Ваш паспорт! …»
«… – Почему же журнал называется «Аполлон», а на рисунке изображена пронзенная стрелами ящерица?..Приказчик призадумался.– Аполлон – бог красоты и света, а ящерица – символ чего-то скользкого, противного… Вот она, очевидно, и пронзена богом света.Мне понравилась эта замысловатость.Когда я издам книгу своих рассказов под названием «Скрежет», то на обложке попрошу нарисовать барышню, входящую в здание зубоврачебных курсов…»
«Писатель развернул рукопись.«…Темная мрачная шахта поглотила их. При свете лампочки была видна полная, волнующаяся грудь Лидии и ее упругие бедра, на которые Гремин смотрел жадным взглядом. Не помня себя, он судорожно прижал ее к груди, и все заверте…» …»
«… Содержание первой бумажки заключалось в том, что обыватели города жаловались на городового Дымбу, взыскавшего с них незаконно и неправильно триста рублей «портового сбора на предмет морского улучшения».– Во-первых, – заявляли обыватели, – никакого моря у нас нет… Ближайшее море за шестьсот верст через две губернии, и никакого нам улучшения не нужно…»
«… – Эй… как вас… Мм… молодой чч… век! Нет ли тут поблизости морей каких-нибудь?– Каких морей?– Ну, там… Черного какого-нибудь… Средиземного. А то так – Мраморного, что ли.– Нет, тут поблизости не будет. Переплюниха река есть, так и то верст за пятнадцать…– М… молодой чч… век! Море бы мне. А? …»
«… – Давайте лучше рассматривать картины.– Ну, давайте. Вы рассматривайте ту, желтую, а я эту.– Что ж тут особенного рассматривать – вот я уже и рассмотрел.– Нельзя же так скоро. Вы еще посмотрите на нее.– Да куда ж еще смотреть?! Все видно как на ладони: стол, на столе яблоки, апельсины, какая-то овощь. Интересно, как она называется?– А какой номер?– Сто двадцать седьмой.– Сейчас… Гм! Что за черт! В каталоге эта картина называется «Лесная тишина
«… – Врешь ты все, дядя, – недовольно пробормотал охотник Стрекачев, вскидывая на плечо ружье и собираясь уходить.– Нам врать нельзя, – возразил мужичонка. – Зачем врать! За это тоже не похвалят! Баб обожаете?– Что?– Некоторые из нашего полу до удивления баб любят.– Ну?– Так вот я, можно сказать, по этой бабьей части.– Кого?!!– А это мы вам сейчас скажем – кого…»
«… – Рюмочку политуры!– Что вы, я уже три выпил.– Ну, еще одну. У меня ведь Козихинская, высший сорт… Некоторые, впрочем, предпочитают Синюхина и Кº.– К рыбе хорошо подавать темный столярный лак Кноля.– Простите, не согласен. Рыба любит что-нибудь легонькое.– Вы говорите о денатурате? Позвольте, я вам налью стаканчик.– Не откажусь. …»
«…– Петр Иваныч, а я завтра думаю пожаловать к вам на блины…– Ах, это нам будет такое беспокойство.– Ну какое там беспокойство – накормите блинами, и конец. Блинков поедим у вас с икоркой, выпьем.– С чем, с чем?..– А? С икоркой, говорю.– Вам еще каменный дом в придачу не потребуется ли? Хм! С икоркой! А вы знаете, что икорка теперь 12 рублей фунт? …»
«… Меня часто спрашивают:– Простодушный! Почему вы торчите в Константинополе? Почему не уезжаете в Париж?– Боюсь, – робко шепчу я.– Вот чудак… Чего ж вы боитесь?– Я писатель… И потому боюсь оторваться от родной территории, боюсь потерять связь с родным языком. …»
«… Москвич кротко сидел дома и терпеливо пил черемуховый чай с лакрицей вместо сахара, со жмыховой лепешкой вместо хлеба и с вазелином вместо масла.Постучались. …»
«… – Так что мы рабочий контроль над производством. Выборные.– Контроль? Над каким производством?– Над вашим.– Какое же у меня производство? Я пишу рассказы, фельетоны. Это контролю не поддается.– Все вы так говорите! Мы выборные от типографии и артели газетчиков, и мы будем контролировать ваше производство. …»
… «Что это за учреждение и что оно обслуживает, – признается откровенно Ларин, – я так и не мог ни у кого добиться».Есть в Москве Мурка, а что такое Мурка – и сам Ларин не знает.А я недавно узнал. Один беженец из Москвы сжалился над моим мучительным недоумением и объяснил мне все. …»
«…Мышьяк при некоторых болезнях очень полезное средство; но если человека заставить проглотить столовую ложку мышьяку – оба бесцельно погибнут. И человек, и мышьяк…»
