Уильям Шекспир - 154 сонета

Переводчик Алекс Алексинов

© Уильям Шекспир, 2020

© Алекс Алексинов, перевод, 2020

ISBN 978-5-0051-3118-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

When forty winters shall beseige thy brow,

And dig deep trenches in thy beauty’s field,

Thy youth’s proud livery, so gazed on now,

Will be a tatter’d weed, of small worth held:

Then being ask’d where all thy beauty lies,

Where all the treasure of thy lusty days,

To say, within thine own deep-sunken eyes,

Were an all-eating shame and thriftless praise.

How much more praise deserved thy beauty’s use,

If thou couldst answer «This fair child of mine

Shall sum my count and make my old excuse,

Proving his beauty by succession thine!

This were to be new made when thou art old,

And see thy blood warm when thou feel’st it cold.

когда по полю юной красоты

рубцами старости пройдутся сорок зим,

наряд былой, узоры и цветы,

предстанет свету рубищем худым

не отвечай, коль спросят: " где краса,

где спрятано богатство прежних лет?»

не говори, мол: " видите глаза,

сокровища таятся в них, на дне»

достойнее ответ мог быть иным,

он оправдает старости итог,

«моей красой стал мой прекрасный сын,

чтоб, увядая, им гордиться мог»

и кровь холодная теплеет, ведь на свете

уходим тихо, повторяясь в детях…

Look in thy glass, and tell the face thou viewest

Now is the time that face should form another;

Whose fresh repair if now thou not renewest,

Thou dost beguile the world, unbless some mother.

For where is she so fair whose unear’d womb

Disdains the tillage of thy husbandry?

Or who is he so fond will be the tomb

Of his self-love, to stop posterity?

Thou art thy mother’s glass, and she in thee

Calls back the lovely April of her prime:

So thou through windows of thine age shall see

Despite of wrinkles this thy golden time.

But if thou live, remember’d not to be,

Die single, and thine image dies with thee.

ты в зеркало внимательно вглядишься,

спроси себя: «пришёл ли срок создать

мне копию? "наследником явИшься,

и деву не минует благодать

полей не сеяных найдется сколько,

что ожидают горсть семян твоих,

но если ты в себя влюблен и только,

не будешь жить во временах иных

причудливая связь времён на свете,

так матери увидят в зеркалах

себя! хоть отражались ваши дети,

в апрель далекий юность позвала!

но если в памяти не хочешь ты остаться,

живи один печальным дряхлым старцем…

Unthrifty loveliness, why dost thou spend

Upon thyself thy beauty’s legacy?

Nature’s bequest gives nothing but doth lend,

And being frank she lends to those are free.

Then, beauteous niggard, why dost thou abuse

The bounteous largess given thee to give?

Profitless usurer, why dost thou use

So great a sum of sums, yet canst not live?

For having traffic with thyself alone,

Thou of thyself thy sweet self dost deceive.

Then how, when nature calls thee to be gone,

What acceptable audit canst thou leave?

Thy unused beauty must be tomb’d with thee,

Which, used, lives th’ executor to be.

краса умчится искоркой костра,

и в жизни долгой, выбирая путь,

пойми, природа против тех растрат,

что уходя, не сможем ей вернуть

на склоне лет понять нам суждено

прекрасный скряга, нищий сумасброд,

кто отдаёт, тому лишь всё дано,

а не тому, кто пустит в оборот

то недород, то новая напасть,

уже конец маячит всей дороги,

но у себя не сможешь ты украсть,

когда судьба нас встретит на пороге

души подранок, сбитый в лёт,

твоя краса в земле сгниёт…

Those hours, that with gentle work did frame

The lovely gaze where every eye doth dwell,

Will play the tyrants to the very same

And that unfair which fairly doth excel:

For never-resting time leads summer on

To hideous winter and confounds him there;

Sap cheque’d with frost and lusty leaves quite gone,

Beauty o’ersnow’d and bareness every where:

Then, were not summer’s distillation left,

A liquid prisoner pent in walls of glass,

Beauty’s effect with beauty were bereft,

Nor it nor no remembrance what it was:

But flowers distill’d though they with winter meet,

Leese but their show; their substance still lives sweet.

рожденный светом утренней зари,

познал закат и увяданья бремя,

сейчас твой лик, что красотой горит,

уводит в тьму безжалостное время

как совладать с часами, где наш срок?

зимою вьюжной становилось лето,

остыла кровь, застыл в деревьях сок,

поля снегами заметало где то

как сохранить незримое нам нечто,

цветок в руке, пчелу ли на стекле,

чтоб унести с собою в бесконечность,

то, что согреет в неизвестной мгле

пусть подо льдом замерз цветок уже,

свет наших слов останется в душе…

Then let not winter’s ragged hand deface

In thee thy summer, ere thou be distill’d:

Make sweet some vial; treasure thou some place

With beauty’s treasure, ere it be self-kill’d.

That use is not forbidden usury,

Which happies those that pay the willing loan;

That’s for thyself to breed another thee,

Or ten times happier, be it ten for one;

Ten times thyself were happier than thou art,

If ten of thine ten times refigured thee:

Then what could death do, if thou shouldst depart,

Leaving thee living in posterity?

Be not self-will’d, for thou art much too fair

To be death’s conquest and make worms thine heir.

чтоб злой зиме рукою не добраться

до красоты, вливай скорей свой сок

в сосуд хрустальный, сможешь ты остаться

и продолжаться, хоть твой выйдет срок

как горсть зерна рождает сто колосьев,

монетку дал, десяток взял назад,

судьба за всё с тебя в итоге спросит,

судьба воздаст за детские глаза!

десятком жизней ты опять начнёшься,

и, в каждой новой продолжая жить,

детьми своими, внуками вернёшься,

чтоб не прервалась сказочная нить

не будь упрям, красе будь верным,

иначе тлен, земля и черви…