Семье Гольцовых завидовали и многократно желали: «Чтоб им жизнь маслом не казалась!» Иначе где справедливость? Одним – все, а другим – ничего. Те, которым «ничего», подозревали Гольцовых во всех тайных грехах и с удовольствием указывали на недостатки ремонта: «плинтус отошел», «наклеено криво», «тон не тот», «нормальные люди разве так делают?». Вырвавшись на волю из гольцовской квартиры, завистники, а по совместительству «друзья дома» единодушно выносили вердикт: «Это при таких-то деньжищах! Могли б и дизайнера нанять».
А у Гольцовых денег на хорошего дизайнера не было. Денег вообще не было. Точнее – их было столько, чтобы поддерживать более или менее достойное существование: одна поездка в год за границу, две-три – в Москву, абонемент в бассейн для каждого члена семьи… ну, и по мелочи. Просто Гольцовы не жаловались и молча платили свои многочисленные потребительские кредиты, успокаивая себя тем, что они владеют другим богатством. «Это любовь!» – становился серьезным сентиментальный Толя и с обожанием смотрел на свою Аню. А Аня – на него.
«Филемон и Бавкида!» – восклицала Толина теща и многозначительно поглядывала на внука, далекого от античной мифологии. Тот не реагировал. «Петр и Феврония», – взгляд ее становился все более красноречивым. «Отстань от него, мам, – посмеивалась Аня. – Он неграмотный». – «Ага, – соглашался с матерью Игорь. – Я неграмотный. Но ничего ужасного в том, что я не знаком ни с Филемоном, ни с Бавкидом, нет. Это можно организовать в любой момент…» Последние слова вселяли суеверный страх в сердце бабушки, бывшего библиотечного работника, и заставляли волосы на ее голове шевелиться. «А что такого-то? – удивлялся бабкиной реакции внук. – Заходишь «ВКонтакте» и задаешь: «Бавкид». «Бавкида…» – автоматически исправляла его Людмила Дмитриевна, и в ее глазах отражалась печаль. «Какая разница!» – пожимал плечами Игорь. «Большая, балбес», – смеялась Аня и, отвернувшись от сына, сначала смотрела на мужа, потом на мать и шепотом по слогам произносила: «У нас – лю-бовь».
«Лю-бовь?» – так же шепотом, вытаращив глаза, переспрашивала Людмила Дмитриевна. «Лю-бовь, – строго подтверждал Толя и, указывая глазами на дверь, дополнял: – Теперь у нас не дом, а юдоль страданий». – «Нет, Толечка, – волновалась Людмила Дмитриевна. – Ваш дом не юдоль страданий, ваш дом – приют любви». «Точно», – соглашался с тещей романтично настроенный Толя, а Аня морщилась и мечтала, чтобы мама ушла домой, мужа отправили в полугодовую командировку (вдруг повезет!), а Игорь уехал в Москву вслед за таинственной Леночкой, поклонницей спорта и здорового питания. Впервые за столько долгих лет Анна Викторовна Гольцова хотела другой жизни.
* * *
– Представляешь, Жан, вот смотрю на него и еле сдерживаюсь, чтобы не дать по рукам и не заорать: «Хватит меня трогать!»
– Правда, так надоел? – заинтересовалась Жанна Мельникова, забыв стряхнуть пепел с сигареты.
– Правда, – выдохнула Аня и, заложив прядь русых волос за ухо, заискивающе посмотрела на подругу: – Осуждаешь?
– Я? – ухмыльнулась Жанна. – Не просто не осуждаю, со-чув-ствую! Я, Ань, если честно, не понимаю. Тебе сорок три года, а ты до сих пор – в девках.
Анна быстро поняла, куда клонит приятельница, и сразу пресекла разговор:
– Мне это не нужно.
– А мне вот нужно! – объявила Жанна и загрустила: – Я на своего смотрю и думаю: «Где мои глаза были?» А ведь я, Анька, его любила. Как дура. Что ни скажет, все делала. Даже аборты. Потому что Коля сказал: «Пока рано. Давай поживем для себя». А потом поняла: на фига? Все равно никто не ценит.
– А по-моему, очень даже ценит, – как-то неуверенно произнесла Аня, и перед глазами замаячил образ чужого мужа в очках и с интеллигентной лысиной, загоревшей под солнцем садового участка.
– Много ты знаешь. – Жанна была непримирима. – Во-первых, Колян не мальчик. Это твоему сорок пять, а моему-то – посчитай, сколько. Двадцатку сразу накидывай: пенсионэр. Пен-си-о-нэр! – Мельникова подняла вверх указательный палец и прислушалась к звучанию произнесенного по слогам слова.
– Он по паспорту пенсионер. – Аня с готовностью вступилась за Николая Николаевича. – А душой и телом Гольцову фору даст. Зимой – лыжи, весь год – бассейн, летом – дача. Все время делом занят. За собой следит… Лишнего куска копченой колбасы не съест, потому что вредно.
– Много ты знаешь! – усмехнулась Жанка и передразнила подругу: – «Душой и телом!» Ты бы вот меня спросила, когда у нас с ним это было. Хочешь, скажу?
– Нет, – Аня смутилась.
Невзирая на то, что с Жанной они общались не менее семи лет, с того самого момента, как оказались соседями по дому, обсуждать с ней вопросы интимного свойства она не любила, потому что комментарии Мельниковой всегда были пошлыми и вызывали чувство неловкости. «Не бери в голову, бери – в рот», – советовала Жанна и гордилась собой, потому что, уверяла она всех, ей была присуща особая смелость раскрепощенного человека. «Я не ханжа. Что есть, то и говорю», – объявляла она во всеуслышание и обязательно вплетала крепкое матерное словечко в свою речь, считая использование обсценной лексики своей визитной карточкой. Окружающие к Жанкиным выкрутасам привыкли, перестали делать ей замечания, и только Аня Гольцова вводила категорический запрет на использование мата в своем доме: «У нас так не принято!»
«У вас много чего не принято», – бурчала Жанка, но Аню слушалась, потому что знакомством с Гольцовыми по-своему гордилась и при случае ссылалась на дружбу с ними, особенно в кругу своих приятелей по сельхозинституту. То, что Анна была директором Информационного департамента при Администрации губернатора Алынской области, а Толя возглавлял Инспекцию федеральной налоговой службы по Октябрьскому району, Жанна Петровна Мельникова воспринимала как пропуск в мир избранных. Что и понятно: она всегда мечтала о «внедрении» в городскую бизнес-элиту, но туда ее брать не хотели, несмотря на все ее мыслимые и немыслимые ухищрения в виде накладных ногтей и шляпки с вуалью. «Деревня!» – говорили о ней жены бизнесменов и многозначительно переглядывались. В отличие от своих мужей, никогда не пренебрегавших возможностью почесать с Жанкой язык и обменяться парой скабрезных анекдотов, они Мельникову не любили и приписывали ей такие недостатки, после упоминания о которых человек должен полгода простоять на коленях в покаянных молитвах. Но Жанна не унывала, «держала хвост пистолетом» и продолжала работать над осуществлением мечты. Правда, пока безрезультатно. Но чем черт не шутит!
«Устрой меня в Администрацию, – просила она Гольцову и сразу же предлагала вознаграждение: – Первая зарплата – твоя». «А ты что, думаешь, у нас большие зарплаты?» – посмеивалась Аня. «У вас большие возможности и большие люди по коридорам ходят», – объясняла свое рвение Жанка и выпячивала вперед татуированные по контуру губы. «Господи, Жан, – отмахивалась от нее Анна. – Да зачем они тебе? И потом, они все женатые». «Я тоже замужем», – напоминала ей Мельникова и кокетливо поправляла бретельку. «Тем более… – уходила от необходимости заняться ее трудоустройством Анна и в глубине души жалела Николая Николаевича – хорошего, образованного мужика, возглавлявшего совместное предприятие по производству сухих кормов для животных. – От добра добра не ищут».
