АИСТЫ
(рассказ)
Дом Викуловых стоял далеко на отшибе села, но выселками это место никто не считал, к нему даже шла отдельная дорога, выложенная бетонными плитами, а двухэтажный дом и большой двор, окруженные со всех сторон фруктовыми деревьями, со стороны выглядели как зажиточное поместье. По сути это было крестьянское, фермерское подворье площадью с футбольное поле, где имелись и добротные хозяйственные постройки: амбар, сараи и вольеры для живности, навес для парковки разной техники. Жил здесь сам хозяин Иван Викулов и его жена Марта. Среди местных считалось, что богаче них в селе нет, но никто не завидовал, как часто бывает среди людей, потому как знали, что достаток Викуловых был у Ивана, во-первых, от отца, построившего этот дом, во-вторых, благодаря трудившимся «не покладая рук с утра и до ночи» самим Ивану и Марте, которые лишь в самые напряженные дни уборки урожая прибегали к найму сторонних работников, и тех никогда не обижали, честно платили за работу. Иван и Марта удивительно походили друг на друга, словно были брат и сестра. Он, высокий блондин с правильными, волевыми чертами лица и добрыми глазами радужкой цвета синих ирисов; она, ему под стать, с русой косой и серо-голубыми выразительными глазами, в сиреневой тени ресниц которых можно было порой видеть затаившуюся печаль.
Повстречались они и узнали другу друга во время учебы в сельскохозяйственном техникуме, где он осваивал механику, она ветеринарное дело. Никто из их окружения и не сомневался в том, что они должны быть вместе, созданы друг для друга. Марта, выросшая, как и Иван, в селе, приняла его предложение, они создали семью и стали жить в доме его отца, у которого он был поздний и единственный. Старший Викулов, давно овдовевший, был несказанно рад появлению в его доме хозяйки, стал ждать новое поколение Викуловых, и однажды, – а было это еще пять лет назад, во время одного из тихих вечерних семейных ужинов, любуясь молодыми, – сорвалось у него с языка, о чем постоянно думал:
– Мои дорогие, не откладывайте с детишками, как это теперь модно-принято. Дети – благодать божья! Мартушка, – так он сразу стал нежно обращаться к невестке, – уж ты прости меня, старого, за нескромность, даже фривольность, но не зря ведь ещё в старину говорили, что до замужества, девка – это одно дело, но после – «Бабёнка должна быть с ребёнком».
Молодые после его слов растерялись, щеки Марты пошли густым румянцем, Иван, опешивший поначалу, спохватился:
– Отец, ты с ума сошёл! Что такое говоришь? Разве так можно? И потом, Марте предложили место старшего зоотехника в соседнем агрокомплексе. Должен понимать, что работа серьезная, ответственная, возможен рост.
Старик закашлялся и сказал:
– Понимаю, сболтнул лишнего. Так получилось. Прошу прощения! – Было видно, как он смутился своей же смелости и откровенности с невесткой, которую в сущности мало знал, но каким-то шестым чувством человека долго живущего и простого, не привыкшего к сантиментам, видел в ней ум и понимание. И он не ошибся.
– Папа (Марта с первых дней стала так обращаться к Викулову старшему), всё верно говорите. Я сама так думаю. Действительно, как без дитя. – Она повернулась к мужу: – Тебе замечу вот что, когда рожу дитя, после этого разве перестану быть старшим зоотехником. – Она на мгновение задумалась и хитро улыбнулась: – Лошадь после того, как принесёт жеребёнка, разве перестаёт быть лошадью, она также продолжает работать, а жеребенок растет. Думаю, ничего нового не открываю. Материнство – оно важно и нужно, но и женщина должна чего-то в жизни достигнуть, а не превращаться в пожизненного раба своего дитя.
Её слова приятно удивили старика, он, несмотря на больные ноги, словно по стойке «смирно» вскочил, вышел из-за стола, приковылял к Марте и обнял ее:
– Иван, сын! Ты слышал? Да Марта умнее нас с тобой! Доченька, дай Бог тебе здоровья и счастья! – Он прослезился. – Я ведь вот еще что сказать хотел очень важное, раз такой получился разговор. Книжек в своей жизни немного я прочитал, всегда было некогда, работа и работа. Теперь, к концу жизни, как-то пришло мне в голову взять Святую книгу, которая всегда лежала у жены в комоде. И знаете, дорогие, что меня сильно впечатлило, – слова, которые вроде сам знал и понимал, но это одно, другое дело – увидеть их в книге. – Он вышел и вернулся с небольшого размера книгой Библии, раскрыл закладку и стал читать подчеркнутое карандашом из Екклесиаста: – «Труд мой, которым трудился, должен оставить человеку, который будет после меня. И кто знает, мудрый ли он будет или глупый. А он будет распоряжаться всем трудом моим, которым я трудился. Так иной человек трудится всю жизнь со знанием и успехом, а оставляет всё человеку не трудившемуся. И это суета и зло великое».
Старик положил на стол Библию, но не перекрестился, как принято в таких случаях, – он не был воцерковлённым, не знал ни Таинств Покаяния и Причастия, ни другой церковной атрибутики, нужной и важной для истинно верующих, – а Викулов-старший, передохнув, произнёс сакраментальное, но весомое:
– Я очень счастлив, что труд своей жизни могу оставить сыну, достойному, воспитанному в уважении к труду. И я очень-очень желаю вам, чтобы и вы могли когда-то также, с большой радостью, оставить дела рук своих вашим детям…
Прошёл после того памятного дня год, потом еще год, и еще. Иван успешно вёл хозяйство, у Марты удачно складывалась карьера в крупной аграрной фирме. Но старший Викулов так и не дождался внуков. Он больше не затевал прежний разговор о наследниках, но в минуты слабости, огорчаясь, только твердил, что виной всему сам, наверное, ведь и у него сын появился, когда дожил чуть не до пожилого возраста; так, похоже, на их роду написано. После ухода отца, возникшая в доме пустота, тяжело переживалась Иваном и Мартой. У них было перед отцом какое-то патриархально-первобытное чувство вины, которое почти не встречается среди современных людей, что не оправдали его надежды, так и не успели подарить радость общения с внуком или внучкой. Трудно было обоим скрыть это настроение, чтобы не травмировать друг друга, потому что сильно любили друг друга, жалели друг друга. И они, как муж и жена, старались изо всех сил исправить положение, и не было предела в том их молодой страсти и желания. Но время шло, а ничего не менялось. Недоуменно разводили руками и врачи, не находя ни у одного препятствий к рождению ребенка. Весной особенно обострялось чувство горькой реальности, с которой столкнулись, усиливалось осознание какой-то пустоты жизни и потеря веры в то, что исполнится их мечта. У Марты, когда в природе все пробуждалось, а она сама, как в наказание, носила имя с названием первого месяца весны, невольно усиливалось желание материнства. Как у зоотехника, прямо участвующего в создании ею самой условий для возникновения новой жизни у многочисленных подопечных на фермах, а потом наблюдающей появление их детенышей на свет, её сознание в такие минуты просто ломалось под наплывом чувств, которые не могла скрыть. И она, придя домой, часто не поужинав, уходила в спальню, просила ее не тревожить, закрывала шторы, чтобы не было света, укладывалась в постель, накрывшись с головой, чтобы не было слышно никаких звуков, старалась забыться сном. Но сон приходил редко, чаще возникал становившийся всё навязчивее страх, и она страдала бесконечно от не дававших покоя мыслей, что женщина она «пустая», грешна в чём-то и это её наказание, но в чём, не знала и не могла объяснить. Появилась и боль физическая – мигрень, от которой начинала страдать ночь напролёт, не находя себе места ни в развороченной от припадков болезни постели, ни, когда уставшая, в холодной поту, садилась на край кровати, уставившись безмолвно в угол комнаты, или вставала и стояла подолгу перед распахнутым настежь окном, покуда её не отрезвляли пронизывающий холод и сырость зимней ночи. И рождались в такие минуты в её сознании мысли самые невероятные, какие у человека появляются от безысходности и отчаяния. Она, никогда не обращавшаяся к религии, не только начинала вспоминать всех богов, выдуманных человечеством, от Будды, Митры, Зевса или Христа, но впадать в анимизм, вспоминать, какие слышала приметы, гадания на зачатие ребенка; и начинала вдруг строить планы на предстоящий летом отпуск, чтобы съездить в монастырь, молиться у одного из известных списков иконы Матери Божьей, потом поехать обязательно на Кавказ, где, как рассказывали, есть быстрая река, в которую на рассвете сначала нужно войти для омовения, затем подняться на гору и просить себе у солнца дитя. Всё это видел и слышал Иван (Марта и не скрывала), понимавший, что так дальше продолжаться не может.
