1. Пролог
Новое утро началось для Вэйра со звука шагов, эхом отдающихся в тяжелой голове, ведра холодной воды, без предупреждения выплеснутой сверху, и хриплого голоса, возвещающего о начале нового дня:
— Поднимайте свои задницы, уроды!
Почти сразу послышались свист раскручиваемого хлыста, звонкий щелчок и чей-то сдавленный стон.
— Хватит валяться! За работу!
Юноша скрипнул зубами и поспешил подняться с мокрых досок, пока охочий до развлечений надсмотрщик не обратил на него внимания и не располосовал спину, как тем бедолагам, которым не повезло вызвать его интерес чуть раньше.
— Вставай, падаль! — рявкнул все тот же хриплый голос, а следом донеслись новый свист и еще один смачный удар, оборвавшийся болезненным вскриком. — Думаешь, тебя кто-то ждать будет?!
— Не надо... пожалуйста... — умоляюще пролепетал кто-то, корчась от боли и пытаясь подняться.
— Что?! Не слышу!
— Н-не бейте... п-пожалуйста... я уже... уже встал! Только не надо больше бить!
— Я тебя ща за яйца подвешу, ублюдок! — заорал надсмотрщик, явно примериваясь для третьего удара. Но потом отчего-то передумал и, судя по звуку, просто пнул несчастного в живот. — Живо на весла, тварь, если не хочешь попасть в трюм к остальным!
Кинув ненавидящий взгляд на закованные в кандалы ноги, от которых тянулась толстая цепь к металлическому кольцу в палубе, Вэйр покосился по сторонам, где точно так же, как он, поднимались с пола уставшие, изможденные люди. И одним из первых занял место на скамье, торопясь успеть до того, как до него дойдет хрипатый верзила с кнутом.
Почти сразу юноша согнулся над тяжелым веслом, привычно опустив голову и спрятав взгляд. А затем выжидательно замер, прислушиваясь к суетливому копошению на соседних скамьях, болезненным вскрикам тех, кому не повезло сегодня получить плетей, и грязной ругани надсмотрщика, с которой теперь начинался каждый новый день.
О том, как его угораздило попасть в такой переплет, Вэйр старался лишний раз не думать. Потому что, когда его мысли возвращались к сомнительному, расположенному на отшибе какой-то деревушки трактиру, где неделю назад он рискнул попросить ночлега, внутри снова все переворачивалось от бессильной ярости.
Наверное, в тот день Вэйр просто устал. Или же победа над грабителями вскружила ему голову. Увы, он совсем не насторожился при виде угодливого выражения на морде трактирщика, когда тот поставил перед припозднившимся гостем дымящуюся миску с кашей. Не удивился, ощутив необычный привкус поданного им же эля. Не обеспокоился, заметив загадочные ухмылки немногочисленных постояльцев. И не встревожился из-за внезапно навалившейся сонливости, к которой примешивалась легкая тошнота.
Он еще помнил, как поднимался по отчаянно скрипящей лестнице, смутно удивляясь тому, что с трудом переставляет ноги. Помнил покрытые паутиной стены, которые с каждым шагом сдвигались все теснее и теснее. Внезапный туман, в какой-то момент окутавший мысли и заставивший покачнуться возле обшарпанной двери. А потом что-то с силой ударило его по голове, и мысли заволокла непроглядная тьма.
Очнулся Вэйр только к вечеру следующего дня — крепко связанный, надежно обездвиженный и раздетый почти донага. В каком-то вонючем сарае, где из удобств имелась лишь куча перепрелой соломы да отодвинутое в дальний угол ржавое ведро, откуда несло застарелой мочой, блевотиной и почему-то — горелой плотью.
Все его вещи, включая отцовский нож и далеко не новые сапоги, бесследно исчезли. На щиколотках появились массивные кандалы. Перед глазами все плыло, мысли беспрестанно путались, к горлу то и дело подкатывала тошнота, а на затылке успела набухнуть огромная шишка.
Но, что самое главное, в сарае Вэйр находился не один — неподалеку сидели и безучастно лежали несколько крепко связанных мужиков со следами побоев на теле и довольно крепкий, но отчаянно трусивший паренек, которому, наверное, не исполнилось еще и пятнадцати. И который, вместо того чтобы откликнуться на вполне закономерный вопрос Вэйра, даже не пошевелился. Как сидел в углу, тихонько подвывая от страха, так и остался сидеть.
Немного позже Вэйр узнал, что разговоры между пленниками были строго запрещены: за нарушение этого правила похитители могли запросто всыпать болтунам плетей, а некоторых, особенно буйных или строптивых, наказывали так жестоко, что незнакомый парнишка слегка тронулся умом. И теперь только исступленно шептал что-то себе под нос, отчаянно отвергая любую попытку заговорить.
В сарае Вэйр провел два дня и за это время сумел-таки выяснить у испуганных соседей, к кому именно попал в плен. Поначалу, правда, услышанное показалось ему бредом, потому что рабство было строжайше запрещено во всех четырех королевствах, но факты говорили сами за себя. В том числе и то, что схватившие его люди слишком уж уверенно чувствовали себя в этих краях. Никого не боялись, действовали дерзко, нагло похищая путников даже на оживленных трактах, и совершенно не беспокоились, что кого-то из них могут начать искать.
Самих похитителей Вэйр почти не видел — они приходили всего трижды: один раз — чтобы бросить пленникам краюху черствого хлеба и оставить воду в баклажке; второй — когда втолкнули в сарай еще двух человек, одурманенных каким-то пойлом. И наконец, третий, когда к вечеру второго дня притащили совсем уж немощного старика, которого даже тронуть было страшно — настолько он был худ.
С пленниками никто из них не разговаривал. За любую попытку подать голос били. За малейший намек на сопротивление колотили так, что у несчастных потом отнимались ноги и напрочь отшибало желание возмущаться.
Даже у Вэйра комок застрял в горле, когда один из новеньких, который, едва придя в себя, принялся орать и требовать справедливости, был мгновенно и с невероятной жестокостью наказан. Двое верзил, заглянувшие на крик в сарай, без лишних церемоний отколошматили пленника так, что тот буквально захлебнулся криком, после чего ему отрезали два пальца на левой руке, а затем лишили уха.
В назидание, как они пояснили с ухмылками.
А второго, который рискнул в это время подползти со спины и попытался выхватить из-за пояса у одного из тюремщиков нож, сперва избили, а когда тот, яростно взревев, прыгнул на одного из похитителей, без лишних церемоний оскопили. Не обращая внимания на отчаянное сопротивление бешено вырывающегося мужчины, его дикий крик, быстро перешедший в звериный вой, и обильное кровотечение, которое они так же умело и до отвращения привычно остановили обычным прижиганием.
После чего отшвырнули прочь потерявшего сознание мужчину, брезгливо отряхнули руки, широко ухмыльнулись при виде совершенно белых лиц остальных пленников. И ушли, небрежно обронив напоследок, что такая же участь постигнет любого, кто окажется недостаточно понятлив.
