Вы когда-нибудь спрашивали себя, к какому жанру относится история вашей жизни?
Я всегда думала, что моя будет историей взросления. О девушке из маленького городка, добивающейся успеха в большом городе, как Мелани Гриффит в «Деловой женщине» или Долли Партон в «С девяти до пяти». Конечно, мне пришлось бы бороться, но благодаря решительности и упорству я в конце концов преодолела бы любые препятствия.
Как «Блондинка в законе», «Красотка» или «Гордость и предубеждение», сценарий моей жизни оказался бы комедией – веселой, трогательной и вдохновляющей одновременно. Я была бы сильной, энергичной, вокруг меня бы все бурлило. А еще я была бы красивой и умной, и меня любили дети.
Так я думала раньше. Но сейчас, глядя на пистолет в своей руке, чувствуя в ладони его тяжесть и холод, я уже не уверена, что правильно определила жанр.
По правде говоря, я даже не уверена, что я все еще главная героиня.
Пятница, 5 февраля
Иногда, сколько ни старайся, тебе не спрятаться. Даже если очень хочешь снова раствориться в толпе, ничего не выходит. Вагон метро дребезжит и трясется, когда мы грохочем по рельсам глубоко под лондонскими улицами. И я снова чувствую знакомое притяжение чьих-то глаз, пристальный взгляд.
Я бывала у них дома. По крайней мере, они так считают, хотя мы и незнакомы. Друзья мы уже или враги – понятия не имею. Я часть какой-то их истории, которую они любят или ненавидят.
Я – часть их собственной истории. Они переживали за меня, плакали вместе со мной, у нас появилось столько общего – и вот теперь я прямо здесь, перед ними. Конечно, они будут пялиться на меня. Ведь я – нереальное, ставшее реальным.
Краешком сознания я улавливаю, как незнакомец наконец отводит взгляд и что-то шепчет стоящему рядом человеку. Пытаюсь сосредоточиться на книге, дышать глубже и опять погрузиться в чтение.
Все эти посторонние взгляды напоминают малиновок, которые то садятся на меня, то вспархивают прочь – настороженно, но с любопытством. Да, люди всегда разглядывают друг друга в метро. Но сейчас всё по-другому.
Вагон по-прежнему дребезжит и трясется.
Четыре недели – с тех пор, как передача вышла в эфир, – мне везло: мои поездки обходились без контактов с незнакомцами. Без застенчивой улыбки. Похлопывания по плечу. Селфи. Рукопожатий. Пьяных излияний припозднившихся пассажиров. Нацарапанной наспех записки. А иногда даже хмурого взгляда, который совершенно сбивает с толку…
Не хочу показаться неблагодарной: я люблю свою работу. И на самом деле все еще не могу поверить, как же мне повезло. Но иногда мне кажется, что я нахожусь на свадьбе каких-то посторонних людей. Мое лицо уже просто болит от такого количества то доброжелательных, то непонятных чужих взглядов, хотя все, чего я хочу, – закрыться в ванной и наконец расслабиться.
Вообще-то я не чувствую опасности из-за такого внимания и уверена, что мне ничего не грозит.
Нет, не совсем так. Я поняла это на своем горьком опыте месяц назад, когда после кучи звонков и электронных писем полиция, наконец обратив внимание на заявления моего агента, появилась у меня в гостиной.
Он поджидал возле театра каждый вечер. Не особо странный или вызывающий беспокойство. Обычный человек.
Я вышла из театра уставшая. Прямо со съемок «Эйр»[1] отправилась на спектакль «Кукольный дом»[2] в Вест-Энде. Сначала он просто попросил подписать программку, потом завязал беседу, потом его разговоры стали все длиннее, и их было все труднее избегать. Наконец, слово за слово, он начал спускаться со мной в метро. Мне понадобились провожатые – пришлось ездить с друзьями. Однажды он не выдержал и расплакался – этот незнакомец лет пятидесяти. Он просто шел за мной и моим приятелем, и слезы тихо текли по его одутловатому лицу. Его звали Шон. Я попробовала обратиться в полицию, но они отнеслись к этому серьезно только после того, как мой агент получил посылку. Да, Шон преследовал меня. Хотя на самом деле никакой он не сталкер – просто одинокий человек, пытающийся подружиться. Конечно, я рассказала об этом полицейским, но они настояли на расследовании и вынесении официального предупреждения. Наверное, у него недавно умерла жена.
Мне так и не сказали, что оказалось в посылке, которую он отправил. Я в шутку спросила, не голова ли там, и полицейские рассмеялись. Так что, думаю, все же не голова. Я чувствовала себя виноватой: чем дружелюбнее я относилась к нему, тем хуже становилось. Я только укрепляла его эфемерную связь со мной. Надеюсь, сейчас с ним все хорошо. Лучше бы мне сразу сказали, что в той посылке, потому что потом я целую неделю представляла себе всякие ужасы. Жуткие фотографии. Человеческую кожу. Зубы. Что-нибудь принадлежавшее его жене. А может, там была просто плюшевая игрушка или слегка пугающее стихотворение… Но трудно не думать о самом плохом, когда стараешься о нем не думать.
Да, не все люди странные. Но бывают и такие.
На следующей станции, когда я собираюсь выходить, несколько человек провожают меня взглядами. Но когда я выныриваю из подземки в Грин-парк[3], и холодный январский воздух остужает мои горящие щеки, я считаю сегодняшнюю поездку удачной.
На этот раз обошлось без происшествий. Без пьяных футбольных фанатов, скандирующих: «Скажи это! Скажи это!»
Кто бы мог подумать, что у Джейн Эйр есть свой слоган?
Кто бы мог подумать, что фанаты «Арсенала» читали Бронте?
Да, если вам вдруг интересно: мне очень стыдно, мой читатель, но тогда я сказала именно это.
* * *
– Опаздываешь, – усмехается мой агент Синтия, когда я усаживаюсь в ресторане напротив нее.
– Извини. Съемки.
Она уже заказала нам два бокала шампанского. Я жадно смотрю на холодные пузырьки.
– Опять что-то празднуем? – полушутливо интересуюсь, снимая пальто, но ее молчание заставляет меня поднять глаза.
