Алан
Пятьдесят пять минут… Я уже давно вычислил оптимальное время… Пять минут на то, чтобы подойти от машины к стойке регистрации и взять заранее приготовленный ключ-карту. Еще пять – добраться на лифте до нужного этажа. Закладываю с запасом, потому что этих лифтов вечно приходится дожидаться, пока они не соберут всех постояльцев со всех этажей. Я всегда бронирую номер недалеко от лифта, чтобы быстро и легко было найти, не плутать по коридорам. Так что на то, чтобы зайти внутрь, максимум две-три минуты. Я даю ей обычно десять минут, чтобы привести себя в порядок и, если нужно, удалиться в ванную. Сам в это время наливаю себе что-нибудь выпить и расслабляю удавку на шее – так и не привык к этим галстукам, более напоминающим путы… Пять минут – прелюдия. Хотя нет, прелюдия – это громко сказано. Это время на то, чтобы она показала мне себя, чтобы я успел ее захотеть. Иногда она быстро раздевается, иногда пытается предпринять нелепые попытки возбудить меня зазывными танцами и движениями, иногда начинает неловкие беседы, которые я тут же пресекаю. Она здесь не для того, чтобы болтать. Двадцать минут – сам секс. Ровно столько мне хватает, чтобы утолить природный инстинкт. Без изысков, смакования… Быстро, по делу, так, как я хочу. На то, чтобы она быстро оделась, получила свои деньги и ретировалась из комнаты, – оставшиеся семь-восемь минут. На этом этапе она обычно демонстрирует скучную предсказуемость. Цепляется за них как за последний шанс. Пытается придумать нелепые поводы задержаться или просит дать ей время принять душ. Я галантно улыбаюсь и небрежно киваю в сторону комода у входа, где ее дожидаются честно отработанные деньги.
– Там не только гонорар, но и ключ от другого номера в этом же отеле. Иди прими душ там. Если хочешь, останься там на ночь, а с утра вкусно позавтракай. Номер оплачен. Спасибо тебе. Мне было хорошо.
Опытные и мудрые на этом моменте мило улыбаются в ответ и молча ретируются. Глупенькие и наивные в деланной обиде кривят губки, калькулируя в голове, как же все-таки было бы хорошо поймать такую крупную рыбу, как я. Именно калькулируют. У них там внутри аппарат, переводящий любые мысли в валюту. Я давно это понял.
– Вы даже имени моего не запомнили… – говорит она, ненароком проводя пальчиком по своему бедру, выпячивая зад, откидывая копну волос назад.
– Запомнил, – отвечаю я, закуривая не спеша и улыбаясь. Пока улыбаюсь, потому что восемь минут еще не прошли. Я еще готов терпеть ее назойливость.
– И как меня зовут?
– Тебя зовут Красавица. Ты очень хорошая и наверняка будешь счастлива, если одумаешься и начнешь заниматься чем-то дельным по жизни. Но это уже не моя проблема и не моя повестка. Прошу, оставь меня сейчас и уходи, пока я еще добрый и мягкий после секса…
На этом этапе ее глаза округляются в испуге, и она все-таки ретируется… А я, наконец, облегченно выдыхаю.
Она – это собирательный образ всех женщин на стороне, которые оказываются в моей постели. Эскортницы, шлюхи, простые потаскушки с вечеринок, готовые дать просто потому, что от тебя приятно пахнет и ты в хорошей физической форме. Я не помню их лиц, запаха, голоса… Для меня они все давно на одно лицо… Как и номера бесчисленных отелей, где я их регулярно трахаю отведенные из моего плотного рабочего графика пятьдесят пять минут.
Среди них, хоть и редко, но есть те, кто задерживается со мной чуть дольше. Не потому что я испытываю к ним мало-мальское чувство привязанности. Нет, просто в тот момент так удобно. Просто лень озадачивать себя или помощника поиском новой телки на раз. Но парадокс в том, что их имена я тоже не помню… Для такой категории девиц у меня есть специальный телефон, который кочует от одной к другой. И в записной книжке он фигурирует как «Красавица»… Так удобно… Когда я позвоню ей и скажу, чтобы к отведенному часу была у меня, не придется вспоминать ее имя.
Сегодня я хотел грубо. И девчонка, в принципе, дала все, что я от нее требовал, но… Удовлетворения и расслабленности, пусть и недолгой, не наступило. Я все еще был напряжен до предела, взбудоражен. Голова пухла от обилия мыслей, переживаний, воспоминаний…
Алан
Да, сегодня я вспоминал… Много вспоминал… А было, что вспомнить…
Я вспоминал то время, когда умер. Да, это было именно так. Я именно умер. Семь лет назад я, двадцатипятилетний парень, умер… Умер тот Алан, кто умел любить… Кто мечтал… Кто строил иллюзии и нелепые планы… Умер в ту минуту, когда стоял и смотрел, как мигают красные проблесковые маяки на фюзеляже самолета, плавно удаляющегося в направлении взлетно-посадочной полосы… Умер, когда бил что есть дури по стеклу в зале отлета в аэропорту.
Дальше вспоминать трудно. Все как в тумане. Я почти не помню шума от треснувшего и разлетевшегося на осколки стекла, не помню, как болели разбитые о него в кровь, до мяса, кулаки, не помню своего истошного крика, зовущего Ее обратно… Посылающего в темноту ночи мольбы вернуться, одуматься, дать нам шанс…
Я почти не помню, как оказался в кутузке за устроенный в аэропорту дебош. Совсем не помню, как меня оттуда вызволили. Не помню ничего… Только пустота, черная дыра…
Зато в памяти отпечатались мокрые, красные глаза матери, которая мне отчаянно шептала слова любви, обнимая и пытаясь успокоить… И я даже каким-то макаром умудрялся читать по ее губам «мой мальчик»… Только по губам, потому что в голове стоял такой гул, что слова я не слышал.
Говорят, все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Но я не знаю, стал ли сильнее после того кошмара. Окружающие уверены, что да. Что спустя два месяца после депрессии я проснулся другим человеком. Я же в глубине души убежден, что нет. Не проснулся. Просто умер… Умер Алан… Меня больше нет… Того парня больше нет…
Зато есть успешный, циничный бизнесмен. Один из крупнейших застройщиков столицы и юга России. Не боящийся проигрыша и вызова. Не щадящий врагов. Не уважающий слабаков и не протягивающий им руку, потому что по моим законам выживает только сильнейший. Я на своем месте. Про меня говорят за спиной: «что не взял деньгами и хитростью, возьмет кулаками и силой». И ведь правда. Бойцовский опыт очень пригодился мне при создании своей империи. Эльдар был прав – у борца свой особенный кодекс жизни, который открывает двери там, где другие этих дверей даже не видят. Знаете, почему? Потому что на самом деле там этих дверей нет. Мы создаем их сами, выбивая кулаками в стенах. Меня боятся. Передо мной лебезят. Меня облизывают. А я даю им это право.
Мама бы хотела мною гордиться, наверное. А что? Я ведь пошел в итоге, можно сказать, по ее стопам. Я не борюсь на ринге. Я строю дома, как и она. Но ей все равно почему-то не нравится то, чем я занимаюсь. И она недовольно поджимает губы всякий редкий раз, когда мы встречаемся и заходит разговор про мою жизнь… Отец тоже продолжает оставаться всем недовольным. Надоели. Вечно их все во мне не устраивает. С самого начала, с детства… Иногда мне кажется, что это все – результат обстоятельств моего рождения. Алмаз так до конца и не простил ни мне, ни матери фактор присутствия Арсена в нашей жизни… Но если ей с его стороны уже поздно озвучивать свои претензии, то мне их озвучивать изначально просто смешно… Я не был виноват в том, что моя мать, будучи замужем за другим, спуталась со своей первой любовью и родила меня, скрыв это от моего биологического отца. Если что, первая любовь – это Алмаз, мой родной отец, нынешний муж моей матери. Арсен Капиев – мой отчим, бывший муж моей матери, воспитывавший меня до трех лет, принявший меня как родного, потому что всегда любил мою мать. Если объективно, то Алмаз не простил ни Камилле того, что скрыла факт моего появления от него, ни мне, что называл когда-то папой другого. А мама… Мама не простила мне того, что Капиев вошел в мою жизнь во второй раз. Это произошло, когда я перебрался из Штатов в Россию. Именно он вместе с бизнес-партнером Эльдаром помог мне построить империю, во главе которой я теперь стою. Они, а не мать с отцом, стали моей поддержкой и опорой. И, наверное, этот факт уже они оба – ни Камилла, ни Алмаз – мне тоже никогда не простят… Только не нужно мне их прощение. Произошедшее – результат их ошибок молодости. Я не виновен в том, что они наворотили… Я строил свою жизнь, как мог… Я не хотел пожизненно прятаться в тени одного из них…
