Майские вечера не для одного горожанина стали поистине праздником души, нещадно хворавшей без малого шесть месяцев при виде низких пепельных облаков, что устало проплывали над изрядно измученной проливными дождями и мокрыми снегами землёй. Отныне природе было не до сна. В каждом распустившемся необыкновенной яркости листочке в парке, залитом солнцем, в каждой пчёлке, пролетающей над сиреневым и сладко пахнущим кустом, и даже в воздухе чувствовалась сама жизнь, и всех тянуло броситься в её ласковые объятия.
Урок в музыкальной школе подошёл к концу. Сложив свои скрипки в чехлы, мы с сестрой по традиции поблагодарили Светлану Игоревну за проведённое плодотворное занятие. В ответ преподаватель подарила нам свою фирменную белоснежную улыбку, что так украшала её и без того до неприличия красивое лицо. Светлана Игоревна, пожалуй, давно вышла из того возраста, когда твоя кожа такая же гладкая и упругая, как новенький волейбольный мяч, однако осмелюсь предположить, что ни одному человеку в свете не шли морщинки так, как шли этой женщине. Гусиные лапки придавали её лику особый шарм, а носогубные складки выглядели довольно привлекательно. Многочисленные борозды на лице были для неё так же неизбежны, как радуга после дождя, ибо она очень часто улыбалась. Либо её жизнь и впрямь была чередой приятных событий, либо она была большой оптимисткой и умела радоваться даже мелочам. Я всегда исключала тот факт, что за её улыбкой скрываются душевные страдания, ибо её карие глаза искрились задорным огоньком, как бывает только у счастливых людей.
Когда мы с сестрой покинули музыкальную школу, которая находилась в самом центре нашего маленького старого города, увидели множество прогуливавшихся вдоль магазинов и жилых домов людей, что было несвойственно этой провинции. Обычно на улицах в столь позднее время было пусто или малолюдно, но сегодня солнце и тепло вызволили горожан из своих домов.
Сестра взяла меня под руку, и мы медленно, желая тоже прогуляться в этот благоприятный вечер, отправились домой. Сестра по дороге была как никогда угрюма и молчалива. Полпути я болтала не переставая, а она, опустив вниз голову, медленно кивала, и, казалось, в голове несколько раз подряд прокручивала какую-то волновавшую её историю. Когда я рассказывала о своём, не придавала этому большого значения, но как только мой запас новостей истёк, пришло осознание, что сегодня день в школе для моей сестры прошёл не совсем гладко и что мне необходимо поскорее выведать у неё всё, о чём она молчит.
– Наташа, у тебя сегодня что-то случилось, да? – жалостливым тоном спросила я.
– Нет, – помотала головой она.
Насколько я себя помню, я всегда злилась на излишнюю скрытность старшей сестры. Только долгие уговоры и мольбы могли заставить её разоткровенничаться. Всю жизнь я пытаюсь понять, как у наших родителей могли родиться два таких разных ребёнка. Чуть ли не с пелёнок я проказничала и готова была рассказать всему миру всё, что сидело в моей маленькой, почти пустой, голове. Я страшно любила играть с соседскими мальчишками в подвижные игры вроде футбола и волейбола и терпеть не могла уроки и свой музыкальный инструмент. Я была общительным, открытым и смелым ребёнком. А Наташа была моей противоположностью, что бесконечно бесило меня. Не будь она моей сестрой, я бы издевалась над ней не меньше, чем над теми скромнягами-ботаниками, что учились со мной в одном классе. Я бы также клеила ей жвачки на волосы, сочиняла бы о ней ужасные небылицы и рассказывала их каждому встречному, дала бы ей самое обидное прозвище. Но увы, мы были с ней одной крови, поэтому мне приходилось терпеть её – правильную девочку, застенчивую неженку, даму, безоговорочно соблюдавшую каждое правило этикета. Она была шестиклассницей и, представьте себе, ни разу в четверти не получила оценку ниже пятёрки. Я же училась в пятом классе и к этому времени успела получить все существующие оценки, даже кол (не подумайте, что я горжусь этим обстоятельством: за единицу, смело выведенную в дневнике учителем математики, даже мне, лоботряске, было очень стыдно).
Но несмотря на различия в характере, ни у кого язык не поворачивался назвать нас не сёстрами, а, например, подругами, а всё благодаря нашему существенному внешнему сходству. Бабушка, папина мама, часто шутила: «Чтобы узнать Юле, как она выглядит, ей достаточно взглянуть на сестру, и наоборот, Наташа вместо зеркала может брать с собой Юлю, чтобы посмотреть на своё отражение».
Конечно, бабушка преувеличивала, ибо мы с сестрой не были точной копией друг друга. У Наташи были длинные, чуть ниже пояса, каштановые волосы. Когда они были распущены, я дразнила сестру гнедой лошадью, потому как её густые волосы страшно походили на гриву, чего нельзя было сказать о моей шевелюре. Мои волосы были редкими и значительно короче Наташиных. Я понимала, что девочка, имеющая роскошные волосы, выглядит гораздо красивее, чем та, у которой вместо волос что-то, похожее на веник, но всегда успокаивала себя пословицей: «На голове – густо, а в голове – пусто».
В остальном мы и впрямь сильно походили друг на друга. Обе обладательницы ярко-зелёных, чуть раскосых, глаз, маленького носа со вздёрнутым кончиком, ямочек на щеках и бледной, как у мертвеца, кожи. Даже походка была одинаковая – лёгкая, несколько небрежная.
– Если ты мне не расскажешь, что произошло, я скажу маме, что ты украла из её кошелька тридцать рублей и купила на них пачку чипсов, которые она запрещает нам есть.
– Что ты! – встрепенулась сестра, ещё больше нахмурившись. – Такого ведь не было.
– Не было, – кивнула я, – в жизни не было, а в моём воображении очень даже было. Я уже представляю, как гневается мама, пока я говорю ей: «Наташка дождалась, когда ты выйдешь из комнаты, залезла в твой кошелёк, достала оттуда своими тоненькими изящными ручками три червонца и положила кошелёк ровно на то место, откуда взяла, чтобы никто ничего не заподозрил. А я в это время стояла за дверью и наблюдала эту картину в щёлочку». Вот видишь, как я умею правдоподобно придумывать. Ну же!
– Ладно, – вздохнула сестра, крепко сжав мою руку, – я расскажу тебе.
Я затаила дыхание и уставилась на сестру своими большими круглыми глазами в нетерпении, а она лишь потупила голову, и с каждой секундой её молчание начинало раздражать меня всё сильнее. Наконец она медленно, с неохотой, стала говорить:
– Сегодня на уроке истории я отпросилась в уборную. Я шла к зеркалу, что висело над раковиной, и мои каблучки звонко постукивали по кафельному полу. Я остановилась у раковины, и в туалете воцарилось абсолютное безмолвие, слегка пугающее и раскрепощающее одновременно. Я взглянула на своё отражение и пробормотала: «Уши, и сколько вы будете расти…»