1. 1
Тяжелое тело «Боинга-767» мягко шмякается о взлётную полосу, и по салону мгновенно разносится шквал аплодисментов. А ещё говорят, что русские не умеют радоваться. Двадцать с хером лет я летаю на свою вторую родину, и каждый раз в самолете хлопают и улюлюкают, словно старик Меркьюри ожил и в костюме стюардессы исполнил «Богемскую рапсодию».
— Мы русские, с нами Бог, — подмигиваю я своей престарелой соседке по бизнес-классу, которая во время посадки вцепилась своей костлявой витриной от Картье мне в руку и до сих пор не хочет отпускать. Она явно боится летать, потому что большую часть полёта молилась, уткнувшись в карманные псалмы. Я вообще и сам не в восторге от воздушных перемещений, со всеми этими осадками в виде падающих лайнеров, и даже обрадовался, что бабуля попалась набожной. Если ей и правда удастся разжалобить всемогущего чувака сверху, то его милостью и меня зацепит. Сидим-то мы рядом.
Бабуля медленно расцепляет пальцы и, убрав обесцвеченную прядь за ухо, начинает кокетливо мне улыбаться.
— Кстати, я Анюта.
На Анюту она ну никак не похожа и даже на тётю Аню с натяжкой. При всех дорогостоящих косметологических инвестициях кричащий полтинник с её лица не срезать. Но так как мама с детства привила мне исключительные манеры, которые подпитываются стаканом крови английских джентльменов по бабкиной линии, я посылаю бабе Анюте вежливую улыбку и скромно представляюсь:
— Максим.
По хищным вспышкам в её подтянутых глазницах вижу, что она собирается и дальше практиковать на мне чары Бабы-яги, но, к счастью, оживший в кармане джинсов мобильный вовремя меня отвлекает.
— Одну минуту, Анюта, — я посылаю старухе извиняющуюся улыбку и, бросив взгляд на экран, провожу пальцем по широкой улыбке своего бати.
— Ты и твой прибор приземлились в сохранности, сын? — раздаётся насмешливая американская речь в трубке.
И пусть я давно не ребёнок, приятно, что батя продолжает беспокоиться обо мне. Он у меня мировой мужик.
— Мы оба в порядке, пап, — отвечаю ему в тон на английском. — Ещё пара минут, и будем топтать московскую землю.
— Ты у меня на заднем сиденье мешок с оптовой партией презервативов оставил. Решил забить на айтишные технологии и заняться контрабандой резины?
— Безопасность превыше всего, пап, — ухмыляюсь я, разглядывая носы своих номерных джорданов. Да, с гондонами лажа вышла. — Маме только не показывай.
— Ладно, — великодушно объявляет отец. — Набери, как будешь дома. Всем привет передавай.
— И деду? — спрашиваю с усмешкой, зная об их многолетней мужской привязанности друг к другу. Их беседы за общим обеденным столом во время родительских визитов в Россию — лучшие рэп-батлы, что я видел.
— Деда обними так, чтобы у него позвоночник хрустнул, — незамедлительно отзывается отец.
— Конечно, пап. Скажи маме «хай» от меня и столицы.
Повесив трубку, возвращаю взгляд к престарелой кокетке, которая вжалась в кресло и теперь смотрит на меня с подозрением. Снова этот взгляд. Нет, бабуля, я не агент Госдепа, прилетевший с целью посеять хаос в рядах мировой державы. Просто двадцать три года назад одна коренная москвичка и не менее коренной житель Нью-Йорка пали жертвами неземной любви с первого взгляда, поженились, и на свет появился я, двухметровый красавчик, одинаково владеющий русским и английским наречием. Макс Леджер, верноподданный России и США, к вашим старушечьим услугам.
___________
Небольшая ремарка: автор не считает прекрасный возраст 50 — старушечьим. Здесь речь идёт о тридцатилетней разнице в возрасте между ГГ и флиртующей соседкой.
2. 2
— Ну вылитый папаша, — ворчит дед, вылезая с заднего сиденья своего «Гелендвагена». — Аж глаз дёргаться начинает. Ладно хоть ростом в меня пошёл.
Вообще-то баскетбольным ростом я тоже пошёл в отца, но вслух об этом не скажу, чтобы пощадить тщеславные седины Игоря Жданова. Характер у старика, конечно, сучий, но меня он обожает.
— Слава России, дед Игорь! — я игнорирую протянутую руку и стискиваю его в родственных объятиях. — Никак в криокамере спишь. Двадцать лет знакомы, а ты всё как Нео замороженный.
Расцепив приветствие, мы по очереди ныряем в прохладный салон штутгартского автопрома, и дед делает царственный жест рукой, понукая извозчика трогать.
— В гости заедешь? — спрашивает дед, когда мы, покинув парковку Шереметьево, выезжаем на оживлённую трассу. — С бабкой твоей новой познакомлю.
Меньше полугода назад дед женился в третий раз, и его избранницей стала сорокалетняя молодуха. Седина в бороду, как говорится, но я за родственника рад. Здоровья в нём побольше, чем во многих моих нью-йоркских приятелях, так что пусть развлекается. Не удивлюсь, если ещё и папашей в ближайшее время станет.
— Не, дед, — я подхватываю торчащий из подлокотника боржоми и, открутив крышку, делаю жадный глоток. Вещь. — Давай я завтра заеду. Сегодня дома хочу поваляться и телик повтыкать.
— Ещё скажи, что у тебя там цветы на подоконниках не политы, — фыркает тот. — Лет тебе сколько? Год на родине не был, а всё задницу поскорее на диван пристроить хочет. Москва — это тебе не Америка твоя вялая. Здесь жизнь бьёт ключом.
А вот и сучий характер вкупе с национализмом. Дед — ярый русофил и американофоб, и то, что его единственная дочь, то бишь моя мама, двадцать два года замужем за американцем, ничуть положения не спасает.
Разумеется, я не собираюсь валяться на диване и втыкать местное зомби-ТВ. Я по прилёте предусмотрительно селфи с геолокацией в инсту запулил, и теперь мой телефон разрывается от невинных девичьих «С приездом, Максим» до членодробительного «Помнишь, я обещала, что разрешу в задницу». Короче, планов на вечер — хоть отбавляй, а я до жути соскучился по московским красавицам. Всё-таки русские девчонки — это топчик. Если дома в Нью- Йорке нужно скрупулёзно подходить к выбору объекта для спаривания, то центровая Москва — это витрина элитной кондитерской, где можно тыкать пальцем в первое попавшееся пирожное и знать, что не прогадаешь. Такие экземпляры встречаются, что голливудские примадонны на их фоне ущербными крокодилицами кажутся. В общем, мой Макс-Джуниор — стопроцентный русский патриот. И это ещё одно качество, которым я пошёл в отца.
— Завтра с цветами приеду челом бить, дед. Мне ещё на фирму нужно заскочить и веселых пендалей раздать, чтобы сотрудники не расслаблялись.
Это, собственно, одна из причин, почему каждое лето после учёбы я приезжаю в Москву. Прохожу своеобразную стажировку в рашн-филиале компьютерной фирмы отца. Ну, как стажировку. Вообще-то я и есть босс: кожаное кресло, крутой кабинет, ворох подчинённых и приёмная в комплекте с аппетитной секретаршей Алёной, которая третье лето подряд недвусмысленно намекает, что не прочь расширить сферу своих секретарских обязанностей и лихо подмахнуть мне на столе. И пусть сиськи у неё что надо, но я и мой Макс-младший — дуэт с принципами: ни к чему мешать работу с удовольствием. Отец должен мной гордиться.