«Англия страна скептиков» – название новой книги выплыло потому, что, прожив в этой стране более 30 лет, я наблюдал и впитывал в себя английский скептицизм. Из Москвы, откуда я эмигрировал в 50 лет, я приехал романтиком. Пускай не советским, но всё-таки романтиком, со своими мифами, грёзами, надеждами, которые на Западе рассыпались в прах. Как мой романтизм сменялся скептицизмом – это перерождение прослеживается в… моих лондонских репортажах в американском русскоязычном альманахе «Панорама», где я печатался в 90-е годы. База моей востребованности там, как мне казалось в те времена, когда интернет ещё не подмял газеты и журналы, заключалась в поисках отличий английского общества от американского – во взглядах, образе жизни, формировании общественного мнения, представлениях о мире. И тут я, видимо, преуспел: всё, о чём писал, сидя в Лондоне, подводило к доминирующей черте английского национального характера – скептицизму, всеобъемлющему и заразительному…
Впрочем, подхватив от англичан скептицизм, я и поныне увязываю его с пережитками романтизма: храню временный пропуск на «Русскую службу» Би-би-си, где сотрудничал как «фрилансер»; зачем-то держу в портмоне удостоверение лондонского корреспондента «Панорамы», закончившееся 31 декабря 2001 года; наконец, не нарадуюсь британскому паспорту, полученному два десятка лет назад. Листая подшивку с моими публикациями в «Панораме» 90-х годов, я, отставляя в сторону свой скепсис, сравниваю альманах тех лет, использовавший свои собственные, редакционные материалы и материалы своих зарубежных корреспондентов, с нынешними изданиями русского Зарубежья, которые всё тащат из… интернета. В этом смысле история моего сотрудничества в альманахе поучительна. Ведь, чтобы написать очерк в «Панораму», требовалось не только добыть факты, но и подать их под таким углом зрения, чтобы читатель получил полное представление о разнице между реальными событиями общественной жизни в Англии и США, различиями в их оценках той же прессой, ну, и отделять всё это от сплетен и слухов. Тут был востребован весь опыт моей прежней работы в журналистике, включая и то, что я вывез из Советского Союза – навыки живописать, хотя и с оглядкой, но думать свободно… Особо увлекала необходимость постоянно глядеть на себя со стороны. Тут было место творчеству.
Время поворачивает и проясняет то, что сегодня кажется диким или наоборот – светлым и оптимистичным. К примеру, интернет при нынешних масштабах выявляет, что самое трудное – говорить правду. Нет, не о людях, не о стране, не о мире, а о самом себе. Ведь врать самому себе можно всю жизнь. Этому теперь помогает именно интернет. Прошли времена, когда надо было бежать в редакцию, убеждать редактора напечатать заметку-отсебятину. Нынче так легко, не поднимая задницы, написать, что в голову пришло, и, не перечитав, не подумав, не убрав даже опечатки, выставить… Надо иметь волю, мозги, чтобы воздерживаться от такого. А как воздерживаться, когда рядом, под рукой не просто интернет-страничка, а уникальная площадка «Сноб», на которой я провёл десять лет. Тут ты можешь днём и ночью калякать под видом литературных или публицистических опытов всё, что душе угодно.
…«Сноб», конечно, был для меня школой с шансом расти в творчестве, узнавать что-то новое, обсудить выставленный текст, прочитать умную критику. На интернетной площадке собирались авторы высокого уровня – профессионального, культурного, образовательного. Но на ту же площадку попадали авторы, которые, сочиняя, выставляли свои пробы, а потом подсчитывали число положительных отзывов, чтобы утвердиться – я пишу хорошо. Интернетные сети с их неограниченными возможностями поддерживают иллюзии, а то и вранье самому себе. Именно с подачи сетей «рабкоры» осаждают издательства. Туда они тащат свою дребедень и доказательства-лайки – мол, меня читают тысячи, десятки, а то и сотни тысяч. Я уж не говорю о простом – о развлечении в интернете, чтобы убить время. Наверное, такое тоже кому-то надо… Но речь о другом – о том, что социальные сети могли бы поднимать, а не опускать личность. Ну, и не множить число самообманов: мол, я провожу время с пользой для себя.
Сразу скажу, настоящий скептицизм процветает только в свободной стране. В противном случае он вырождается в цинизм и приспособленчество. Когда я собирал материал для книги, мне попалось исследование, где критик, разбираясь с прозой И. Бабеля, приписал ему скептицизм. В случае с Бабелем началом его скептицизма были сомнения и недоумения, разбившие в пух и прах его революционный романтизм. Классовая действительность открывала ему глаза. Бабель пишет: «Пролетариат пролетел, как дырявая пролётка, поломав колёса! И остался без колёс». Скептицизм Исаака родился именно в отношении рабочего класса. Но как же всё обернулось приспособленчеством?
Отец Бабеля умер в 1924-м. В том же году Исаак с матерью и сестрой перебрались в Москву. Но вскоре мать и сестра с мужем уехали в Бельгию и не вернулись в Советскую Россию. Первая жена Исаака покинула мужа и осела в Париже. Бабель со своими недоумениями и скепсисом остался. Но в том, что он писал матери о коллективизации, о переходе на колхозы, следов скепсиса уже не найти. Да, сообщал он, были трения, но теперь «всё развивается с необыкновенным блеском. Колхозное движение сделало в этом году решающие успехи». При этом Бабель видел, что происходило на самом деле. Сомневался? Наверное. Хотел эмигрировать? Да, пробовал. Жил за границей с сентября 1927 по октябрь 1928, с сентября 1932 по август 1933. Спустя два года, в 1935, его выпустили на антифашистский конгресс писателей… Наезжал, навещал, но возвращался в СССР. В 1928 году, побывав в Париже, пишет маме: «Чувствую себя на родной почве хорошо… Гулять за границей я согласен, а работать надо здесь…»
Бабель приспособился к режиму, оставаясь выездным. Веря, что так будет и впредь, он ставил на дружбу со всесильными чекистами. Не пренебрёг и прямой лестью. В 1934-м году на Первом съезде советских писателей пропел осанну сидевшему на сцене в президиуме вождю: «Посмотрите, как Сталин куёт свою речь, какой полны мускулатуры его немногочисленные слова. Я не говорю, что всем нужно писать, как Сталин, но работать, как Сталин, над словом нам надо». Увы, Сталин уже составил мнение о Бабеле, заявив, что он «писал о вещах, которые не понимал». В 1937-м году Бабель выступил в «Литгазете» с обличительной статьёй против бывших руководителей партии, создавших подпольный параллельный троцкистский центр. Автор буквально «воспевал гений Ленина и Сталина». Процесс над троцкистами кончился их расстрелом. А 16 мая 1939 года, когда на рассвете чекисты арестовывали самого Бабеля на даче в Переделкино, он со скепсисом сокрушался: «Не дали доработать!» На Лубянке уже было не до скептицизма. Писатель не только признавался в шпионаже, но и сочинил пространный документ. Писал о заговоре, называл сообщников, подписывал под пытками всё, что требовали следователи. Потом отказывался от своих показаний. 27 января 1940 года «шпиона» расстреляли. Нет ни сведений о захоронении, ни того пространного документа, ни блокнотов с его записями, ни рукописей. Ничего нет.
