Князь Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский родился в Царстве Болгария в 1935 году в семье русских эмигрантов, бежавших из Советской России от большевиков. Я родился в Стране Советов в 1939 году в семье еврейского эмигранта. Отец князя был арестован и расстрелян за попытку бежать из советской Болгарии. Мой отец, очарованный идеей построения социалистического Биробиджана, в конце 20-х годов приехал туда из Аргентины. Он прозрел в считанные месяцы, но аргентинский паспорт у него уже отобрали. Из Биробиджана он сумел выбраться лишь в Москву.
Детские годы Никиты Дмитриевича были счастливыми пока не началась война. Ему пришлось вместе с родителями пережить бомбёжки в Софии, а вслед за нацистской оккупацией пережить оккупацию Болгарии советскими войсками.
Мои родители после начала войны оставались в Москве и прятали нас с сестрой в бомбоубежищах от ночных налётов гитлеровской авиации. Последним эшелоном вместе с оборудованием эвакуировавшегося на восток завода, где работал отец, нас вывезли в Ульяновск. (О своем детстве и отрочестве я рассказал в книге «Моя Азбука»).
Жизнь князя сложилась достаточно трагично. Одиннадцатилетний Никита оказался в тюрьме – по делу о побеге его родителей из советской Болгарии. Спустя год юный князь вышел на волю. Мать с отцом ещё оставались в заключении и его приютила бедствовавшая семья няни. Никита познал такую нищету, которая, хоть и напоминает мне мою, в послевоенном бараке за Красной Пресней, но несравнима с пережитым моей семьёй. Юный князь подбирал окурки, чтобы по крохам собрать табак, на вес продать его цыганам и принести эти гроши в семью няни. Он чистил огороды, сады, тащил для топки печи то, что удавалось оторвать от заборов. Я тоже помню голод в моём детстве. Я тоже подворовывал мелочь в отцовском кошельке, а позже, в студенческом безденежье, сутками ездил ассистентом проводника в общем вагоне, помогая тому обирать левых пассажиров, чистя туалеты, охраняя вагон от «зайцев», с которых нечего взять. Князь мальчишкой воровал уголь на вокзале, а я с отцом таскал в сарай купленные у сторожей и рабочих барж сворованные ими дрова…
Никиту и его мать, после того как её выпустили из тюрьмы, ни на минуту не покидало намерение выбраться из советской Болгарии. За них хлопотал дед по материнской линии В.В.Вырубов, живший в Париже. В моей семье не было даже и мысли, что нам когда-нибудь удастся покинуть Советский Союз. Никита, став юношей, не надеясь, что его с матерью выпустят, готовил себя к новому побегу – заплыву через нейтральные воды к берегам Турции. К счастью, этого не потребовалось. Он и больная мать, в конце концов, уехали легально. 30 сентября 1953 года они оказались во Франции.
Я же, возвращаясь из школы, где был единственным в классе евреем, тихо плакал и мечтал, что когда-нибудь выберусь в Америку, к нашим родственникам, о которых в семье говорили по секрету. Страх оказаться в ГУЛАГе подавил у отца всякие надежды. Первая крупная ссора с ним у меня случилась в 1956 году, когда нас посетил его брат из Флориды. Я был уверен, что отец должен попытаться выбраться в Америку и вытащить нас с сестрой. Он кричал, что у него в СССР пенсия, смежная двухкомнатная квартира, бесплатное образование для детей. А в Америке всё надо начинать сначала и за всё платить. В результате, я на год уехал из родительского дома в Сибирь, в Туву, потом вернулся и поступил в Московский университет. На большее меня тогда не хватило. Моему сыну было два года, когда я, наконец, решился и фактически убежал из Советского Союза. В Хитроу я прилетел из Москвы с туристической визой. Я был без английского языка, но со многими советскими мифами, о которых не подозревал. И со 120 фунтами в кармане! Понятно, с таким багажом мои надежды в 50 лет завоевать Лондон оказались тщетны. Вытащить сына с его матерью я не смог. Сыну пришлось выбираться из России самому, спустя 20 лет…
При всей разности судеб, биографий, а также времени и обстоятельств нашей эмиграции, похожесть детских и отроческих воспоминаний, вероятно, определила тон бесед с князем, отличавшихся доверием и открытостью. Я признавался князю в чревоугодии, тяжком грехе, который тщетно стараюсь искупить ограничениями на протяжении всей моей взрослой жизни, но и сегодня боюсь пустого холодильника. Я не скрывал, что слежу за собой, сидя за обеденным столом, чтобы есть бесшумно, правильно пользуясь приборами. Оказалось, что и для князя пережитый в Болгарии голод не прошёл бесследно. Нынешняя, нежно любящая его жена Джун, происходя из родовитой английской семьи, постоянно напоминает ему, что он ест слишком быстро. Действительно, Никита Дмитриевич не любит долгие застолья и воспринимает еду, как необходимость насыщения. Я вспоминаю хлебную палатку, где продавалась калорийная булочка с изюмом, которая была недоступна моей семье, но ненавижу редиску, которую выращивали и ели, пока не надоест. Князь помнит манящий запах свежевыпеченного кукурузного хлеба:
– Горячий, он обладал вкуснейшим запахом, а горбушка хрустела во рту. Зато мякиш из сырого теста камнем ложился на желудок. Помню и круглые кукурузные лепешки, и, как ни странно, когда бываю в Америке, с удовольствием ем corn bread. Очень люблю чай из цветов липы, которую сам ныне собираю около дома в Яауепзсоий Рагк. До сих пор люблю ещё одно блюдо тех голодных лет: суп из чечевицы.
