Все, что я знаю о Франции, – это мадленки[1], «Амели» и «Мулен Руж». Еще Эйфелева башня и Триумфальная арка, хотя понятия не имею, зачем они нужны на самом деле. Наполеон, Мария Антуанетта и куча королей с именем Луи. Не помню, чем они знамениты, но, по-моему, это как-то связано с Французской революцией и Днем взятия Бастилии. Художественный музей под названием «Лувр» и его знаменитая стеклянная пирамида, пристанище «Моны Лизы» и статуи с отрубленными руками. Еще кафешки на каждом углу и бистро… или как они их там называют. И мимы. Неплохая еда (вроде бы), все курят и пьют много вина.
Я слышала, будто французы не любят американцев и белые кроссовки.
Несколько месяцев назад отец устроил меня в пансион. Хруст его перекрещенных пальцев, наверное, слышали даже на другом конце трубки, когда он заливал про «великолепный опыт в обучении» и «чудесные воспоминания, которые я буду хранить всю жизнь». Ну да. Чудесные воспоминания. Одна эта фраза выводила меня из себя.
После этого заявления я пробовала кричать, умолять и плакать, но ничего не сработало. И теперь у меня на руках новенькая студенческая виза и загранпаспорт, где написано: Анна Олифант, гражданка Соединенных Штатов Америки. И вот я здесь, вместе с родителями, распаковываю вещи в комнатушке размером меньше моего чемодана – новоиспеченная студентка Американской школы в Париже.
Не то чтобы я была неблагодарной. То есть это все-таки Париж. Город света! Самый романтический город в мире! Как можно против такого устоять. Просто сама затея с заграничным пансионом была скорее его, чем моя. С тех пор, как отец начал продавать идиотские книжки, по которым позднее сняли не менее идиотские фильмы, он изо всех сил старался произвести на своих нью-йоркских друзей впечатление культурного, интеллигентного человека.
Мой отец не интеллигент. Но он богат.
Так было не всегда. Когда родители только поженились, наша семья пребывала в самом низу среднего класса. Родители оказались на грани развода, и все амбиции пришлось отбросить в сторону. Мечта стать очередным великим писателем с Юга трансформировалась в жгучее желание стать очередным публикующимся автором. И вот, осев в одном из маленьких городков Джорджии, отец принялся писать новеллы об обычных людях с незыблемыми американскими ценностями, которое влюбляются окончательно и бесповоротно, попадают в опасные ситуации и обязательно умирают в конце.
Я серьезно.
Меня это вгоняет в черную депрессию, но тетки проглатывают подобное чтиво с удовольствием. Им нравятся книги моего отца, нравятся его свитера крупной вязки, белозубая улыбка и легкий загар. Благодаря им он стал автором бестселлеров… и полным кретином. По двум его книгам сняты фильмы, еще по трем их снимают сейчас. Это его основная статья дохода.
Голливуд. Возможно, именно огромные деньги и призрачная слава навели отца на мысль о том, что я должна жить во Франции. Целый год. Одна. Не знаю, почему он не посчитал нужным отправить меня в Австралию, или Ирландию, или куда-нибудь еще, где английский – родной язык. По-французски я знаю только одно слово – «oui»[2], и лишь недавно я узнала, что оно произносится как «уи», а вовсе не «ви». По крайней мере, в моей школе говорят по-английски. Ее и открыли специально для состоятельных американцев, которым наскучили собственные дети. На самом деле так оно и есть. Кто же еще отправляет детей в пансион? Прямо Хогвартс какой-то. Только в нашем пансионе не учат летать на метле, там нет симпатичных мальчиков-чародеев и волшебных конфет. Вместо этого мне приходится ютиться с остальными девяноста девятью студентами. В классе всего двадцать пять человек вместо шести сотен, которые учились со мной в одной параллели в Атланте. Зато изучаю я те же предметы, что и в средней школе Клермонта, не считая французского, конечно.
Ах да! Французский. О свободном выборе предметов нет и речи. Меня от этого просто трясет.
Мама говорит, что из меня надо выбить дурь, но это не она бросает чудесную подругу Бридж. И отличную работу в мультиплексе по адресу: Роял Мидтаун, 14. И классного парня из этого мультиплекса.
До сих пор не могу поверить, что мама разлучила нас с Шоном – моему братику всего семь, и он еще слишком мал, чтобы после школы сидеть дома без присмотра. Или его без меня похитит жуткий тип, живущий ниже по улице, у которого окна завешены грязными полотенцами с логотипом кока-колы, или он случайно съест что-нибудь с красным красителем 40[3], у него случится отек Квинке, а рядом не окажется никого, кто мог бы отвезти его в больницу. Шон может даже умереть. И готова поспорить, они не позволят мне прилететь на его похороны, и на кладбище я попаду только в следующем году. Одна. К тому времени отец наверняка водрузит на могилу какой-нибудь кошмарный гранитный памятник.
Надеюсь, он не ждет, что я сейчас сижу и заполняю заявление на поступление в колледж где-нибудь в Румынии или России. Моя мечта – изучать режиссуру в Калифорнии. Я хочу стать первой в Америке женщиной-кинокритиком. Когда-нибудь меня будут приглашать на каждый фестиваль, у меня будет своя колонка в газете, классное телевизионное шоу и нереально популярный веб-сайт. К слову, веб-сайт у меня уже есть, но он не слишком популярен. Пока.
Мне просто нужно немного времени, и все.
– Анна, пора.
– Что? – Я отрываюсь от рубашек, сложенных в аккуратные квадратики, и поднимаю взгляд.
Мама пристально смотрит на меня, нервно теребя кулон с черепашкой. Отец, в персиковой рубашке поло и белых парусиновых туфлях, уставился в окно. Уже поздно, но женщина на другой стороне улицы поет что-то из оперы.
Родителям пора возвращаться в гостиницу. Им обоим утром рано вставать.
– О! – Мои пальцы с силой впиваются в одну из рубашек.
Отец отходит от окна, и я с удивлением замечаю, что у него глаза на мокром месте. При мысли о том, что отец – если он, конечно, вообще мой отец – вот-вот расплачется, у меня перехватывает горло.
– Ну, малышка. Полагаю, ты теперь совсем большая.
Меня сковало холодом. Отец неуклюже обнимает меня.
Мне становится неприятно.
– Не давай себя в обиду. Прилежно учись и обязательно подружись с кем-нибудь. Будь начеку, не забывай про карманников, – добавляет он. – Иногда они работают парами.
Я киваю, уткнувшись ему в плечо, и он меня отпускает. А потом уходит.
Мать останавливается на минутку.
– Тебя ждет чудесный год, – говорит она. – Я уверена.
