– Вам туда нельзя!
– Пусти меня немедленно! – огрызаюсь я на охранника и решительно направляюсь к двери.
– Маэстро просил никого не впускать, – терпеливо поясняет тот и выставляет вперед руку, так что мое плечо упирается в его огромную ладонь. Как меня раздражает этот наглый юнец! Да что он о себе возомнил?! Какого черта Маэстро позволяет ему находиться рядом, в то время как я вынуждена ходить под окнами палаты в неведении!
Ловко увернувшись от руки охранника и проскользнув под его локтем, толкаю дверь в комнату.
– Стойте! – в отчаянии восклицает юноша, но откуда-то из глубины раздается усталый голос:
– Ниунай, пропусти ее!
Я злорадно улыбаюсь охраннику, с трудом сдерживаясь от соблазна показать язык. Захожу в палату, осторожно прикрыв за собой дверь. Мое сердце сжимается при виде Маэстро. Старик ужасно сдал за последние дни. Его худой силуэт кажется тенью на огромной больничной кровати. Большие серые круги под воспаленными глазами свидетельствуют о смертельной усталости. Лоб намок, и по седому виску катится вязкая капля пота. Я беру со столика салфетку и аккуратно вытираю тоненькую струйку.
– Идиот этот твой Ниунай! Не может нормально проветрить комнату! – ворчу я и уверенным шагом направляюсь к окну. Открываю раму и с жадностью вдыхаю благоухающий аромат из цветущего сада, вперемешку с мелкими солеными каплями моря.
– Да уж куда ему до тебя! – добродушно ворчит в ответ Маэстро и слегка посмеивается.
– И если он китаец, то почему такой белый?
– Он европеец по отцовской линии. Ниунай – значит «молоко» по-китайски.
Я подхожу к кровати и сажусь рядом. Все еще злюсь. Не в силах сдерживаться, наконец восклицаю:
– Что за блокада? Почему ты не подпускаешь меня к себе? Даже этот молочный придурок может быть рядом, заходить к тебе днем и ночью, а я, а я…
Внезапно замолкаю, потому что чувствую растущий ком в горле. Улыбаясь, он кладет ладонь на мою руку. Как всегда в такие минуты, я чувствую невероятное тепло, и внутреннее возбуждение постепенно утихает.
– Ты знаешь, милая, почему. Не хочу, чтобы ты запомнила меня таким слабым.
– И только поэтому игнорируешь меня?! Это жестоко!
– Не думаю. Тебе будет тяжело видеть, как я…
– Мне тяжело не видеть тебя! – выкрикиваю я в сердцах и тут же замолкаю. Встаю на колени возле кровати и упираюсь лбом в его теплую ладонь. Даже не произнося вслух суровую правду, я знаю ее. Маэстро умирает. Он не болен и не имеет никаких внешних или внутренних повреждений. Просто его тело выработало свой ресурс. Несмотря на целительство Сердца, правильное питание и образ жизни, насос в груди работает все хуже и чаще дает сбои. Для своих 130 лет Маэстро все еще силен, но недостаточно, чтобы долго продержаться наплаву. Последние 20 лет Маэстро был мне другом, наставником, помощником. Стал ближе родного отца, ближе кого бы то ни было на свете. Остаться без его утешающего слова и мудрого совета сродни смерти…
– Я еще поживу, ну что ты! – Старик ласково проводит ладонью по моей щеке. – Мы еще переживем лучшие времена.
– Отец, – я встревоженно поднимаю голову, – он опять умер!
Любящее выражение лица Маэстро мгновенно сменяется на тревожное. Проклинаю себя, что говорю об этом с ним, но просто не могу иначе!
– Знаю, – спокойно произносит он наконец. – Но это не твоя вина!
– Да, а чья же?! Сердце не хочет меня! Оно отталкивает меня! Второй пациент за последние полгода! И еще одна стоит под вопросом. Лечение прошло успешно. На первый взгляд. Но сейчас врачи наблюдают стремительную ремиссию. Пациент умрет! Я убью еще одного человека!
Я вскакиваю на ноги и принимаюсь ходить туда-сюда по палате.
– Уверен, этому есть объяснение. Сердце знает тебя, как никого другого. Оно принимает тебя! За все 20 лет твоего хранительства не было ни одного несчастного случая. Механики найдут дефект, не сомневаюсь, – заверяет Маэстро как можно беспечнее.
– Разве? Сколько смертельных исходов было за твои 85 лет хранительства? – с вызовом спрашиваю я.
– Ни одного.
Повисает тяжелое молчание.
– Что мне делать? Что мне только делать? – в отчаянии восклицаю я. – Что говорят Отцы?
– Не знаю.
– Не обманывай, пожалуйста. Скажи, как есть, – прошу я.
– Они не торопятся с выводами. Может, техническая неполадка. Никто не сомневается в твоей пригодности.
– Я испытываю страх перед обрядами. Каждый раз боюсь, что вновь убью пациента.
– Не бойся! Ты – самоотверженный Хранитель. Хотя и не очень послушный, – Маэстро вновь тихонько смеется и вдруг резко меняет тему разговора:
– Как Энджел?
Старик знает, что делает. При упоминании имени сына, на моих губах расплывается улыбка.
– У него все хорошо. Скоро экзамены. Уверена, все сдаст опять на отлично. Такие мозги, как у него, еще поискать нужно!
– Он приедет на каникулы из Англии? Или останется до конца учебы? – интересуется Маэстро.
– Обещал сразу после экзаменов. Только сегодня разговаривала с ним по видеосвязи. Энджел стал таким мужественным! Красавчик, что и говорить, – меня распирает изнутри от гордости.
– Да, Энджел – тот еще сорванец, – улыбается Маэстро. – А уж на язык какой острый! Невыносимый! Недавно звонит мне и говорит: «Дед, приезжай в гости. Моя преподавательница по истории – молоденькая и очень горячая штучка, еще шестидесяти нет. Я ей про тебя рассказывал и фотки показывал, она сразу же влюбилась. Я ей говорю: „Только ему 130 лет“. А она не поверила. Вот мы с ней поспорили. Приезжай и привози паспорт – мне экзамен автоматом по истории, а тебе… Ну, хоть за ушком почешет».
Мы от души смеемся, представляя себе при этом веселый, ироничный тон Энджела. Затем я притворно вздыхаю:
– Наверное, своими шуточками всех там с ума сводит. А уж девчонок любит – сил нет.
– Потому что все еще не нашел свою Лавину, – тон Маэстро становится серьезным. – Вот увидишь, однажды найдется девушка, которая покорит сердце молодого ветерка. Как когда-то произошло с Алексом.
При упоминании этого имени во мне поднимается волна тоски. Прошло 20 лет со дня смерти Алекса, а я по-прежнему не могу до конца пережить утрату. Чтобы отогнать призрака прошлого, продолжаю шутливым тоном:
– Его послушать, так каждая новая подружка – та самая. Кстати… Энджел недавно вновь плохо себя чувствовал. Наверное, английский климат для него недостаточно хорош? – спрашиваю я с тревогой у Маэстро.
– Он здоров, как бык. Нет поводов для беспокойства, – утешает старик.
– Знаю, но я никогда не переставала бояться. С того самого момента, как Сердце исцелило его. Неделя до обряда была такой мучительной, такой страшной. Он едва не умер на моих руках. Те воспоминания никогда не давали мне покоя.
