«Солнце в Овне экзальтирует, а по-русски возвышается, потому что происходит от латинского глагола exalto, – размышлял Васька-астролог, читая Дейкса, – который принес в нашу речь Иоанн Испанский. Правда, его соратники переводили и представляли иначе. Они не пользовались словом exaltatio, а писали regnum. А это существенно меняет окраски, потому что дневное светило не возвышалось бы, а господствовало, имело бы верховную власть. Тогда бы Овен был знаком превосходства Солнца, а не местом его экзальтации. Но вычурная латынь Хуго Санталийского проиграла прямолинейной – Иоанна Испанского».
В эти дни местный знахарь по звездам много размышлял или предавался чтению, или просто бездельничал.
Остатки осени выдались погаными: непрекращающийся дождь разъел и так еле видимые контуры дорог, превратив все в грязный кисель. Природа словно осознавала старость года, когда нет надежды на будущее и единственное, что она могла, – лить слезы о теплой молодости, ибо подходит конец старому циклу, и на его место вступит новый. Жизнь в деревне замерла. Картина вызывала хандру: серые избы на фоне голых, словно обугленных, стволов деревьев, покрытых капельками дождя; темные облака, через которые не могли пробиться лучи Солнца, дарующего радость и тепло. Мир погружался в дремоту, иногда пробуждаясь криками улетающих птиц и лучами дневного светила, которые бегали по листьям, еще не успевшим опасть с деревьев. Кряканье качек1 да изредка появляющихся на улицах людей успокаивало душу от одиночества; клубящиеся струйки дыма из русских печей на фоне чернеющего неба на закате – бросали в уныние снова.
Васька валялся на печи, укрывшись медвежьей шкурой, от нечего делать: грусть и скука от картины за окном погружали в мехлюдию2.
Думал он, что только мысль о еде могла заставить его сползти с печи, но отдаленный бабский галдеж, перемежающийся с мужским крепким словцом заставил прислушаться, что там происходило у соседей.
Звуки приближались, и уже отчетливо вырисовывалась картина шума: родители ругали дочь.
Васька пытался вспомнить, не помял ли какую девицу в хмельном угаре, а теперь родители ее пришли венчания требовать.
Обычно за ним такого не водилось: хозяйство он вел тихо, шумных компаний не любил еще с молодости, когда душа пела, кровь кипятком шла, а мысли шальные были, что не вспомнить – морда краской заливается. Сколько воды с тех пор утекло! Иногда в нем просыпались нотки былой игривости, но быстро затухали.
Тем временем толпа уже стояла на пороге избы и громко о чем-то разговаривала.
– Чего раскудахтались, – грубо прервал их крики Васька. – Кто к астрологу ходит без цветов, фруктов и денег, да еще в худом расположении духа3?
На мгновение воцарилась тишина. Мужик только руками разводил и окунем не мог вымолвить и слова. Его жонка долго не думая, быстро перекрестилась, бросив взгляд на красный угол, и двинулась к Ваське, потащив за собой дочь.
Послышалось рыдание и нечленораздельные слова – это было вместо приветствия. Закончив с ритуальной частью, она перешла к делу.
– Васенька, голубчик наш, – начала причитать матрона4, поднимая голову с глазами полными кротости, печали и слез, словно брошенный котенок, – помоги, горе какое у нас.
Для пущей жалобности баба завыла с новой силой.
– Глашка наша окаянная решила в город поехать, дура, имя менять, – дрожащим голосом произнесла баба.
– Анжелика я, – гордо заявила девка, пытаясь поправить волосы мокрыми руками.
Мать отвесила ей смачный подзатыльник и за дерзость, и за медлительность. Вдруг астролог передумает им помогать: вопрос нужно было задавать, а не пререкаться.
– Василий, стоит ли мне менять имя, и что меня ждет в городе, и где мне лучше жить? – затараторила девица.
«Губа не дура, – подумал звездочет, – мало того, что хотят бесплатную консультацию, как всегда, так еще и в одном вопросе – матрешка требований».
Глаза ее горели не огнем надежды, а испепеляющим пламенем уверенности: все будет, как она задумала.
Глашка у них была одна, и на нее возлагались большие надежды и ожидания в старости.
Сколько они попыток ни делали, что только ни испробовали, куда ни ездили, но все тщетно: Бог им детишек не давал. Пребывая в полной печали, глашкина мать и забеременела. Радости не было предела, но страх, как поднять девку, когда родители не молоды, преследовал их изначально. Все, что смогли наскрести, было потрачено на нее. Хотела безделушек – покупали, мечтала о платье – не отказывали. В доме ее называли «принцессой», и к королевской жизни она себя готовила, где не нужно обстирывать семью, гладить сорочки, стряпать и кучу всего еще делать, что выполняет обычная женщина, когда родители с детства приучают ее к жизни, а не сказке. Правда, если родители и сами не приложены к домашнему труду, то чему они могут научить дочь, – только сказкам.
Вот теперь пришел Глашкин черед добром за добро отплатить: собралась она покинуть своих немолодых родителей, которые места себе не находили и не знали как удержать ее или отговорить. Огни города манили, жажда приключений брала верх.
– Где ж ее натальная карта…, ладно, посмотрим по хорарной, – жестом руки он пригласил их к столу, – главное не ошибиться: небо сегодня пасмурное и положение Солнца определить сложно, посмотрим, как карта описывает комплекцию девки.
В Васькиной избе было все необходимое ему, но малопригодное для жизни: стол, несколько табуреток и ворох книг, как по углам, так и везде разбросанные. Одни были разложены по стопкам: видимо, хозяин хотел навести мало-мальский порядок, но большинство в открытом состоянии и по всей избе, словно опавшие листья на улице на Бабье лето. В этом хаосе трудно чужому глазу порядок увидеть, но Васька знал, в какой кучке лежит нужная ему книга.
В углу, перед столом, как и водится, была расположена «божница», или красный угол: развешаны иконы в киотах и горящая лампадка, свет от которой очерчивал духовные лики.
Ближе к печке висела подставка с кухонной утварью. Вот и все богатство.
Мать Глашки хныкала и теребила в руках платок, вид у нее был отрешенный. Она сильно желала услышать ответ астролога, но и боялась его. Он был для нее последней соломинкой, конечным аргументом в споре с нерадивой дочкой.
Глашка мяла пальцы рук от нетерпения, ее пронзительный взгляд сверлил астролога, а пышная грудь отвлекала от мыслей о звездах и заставляла думать о другом. Васька решил отвести от нее взгляд и сосредоточиться на чем-то ином.
Отец молча опустил голову, он уже и не знал, как справиться с дочкой, и готов был принять любой исход, правда, в пределах выбранной им свободы, и поэтому думы дочки ему не нравились.
