Сложно осознавать, что ты сейчас один и должен принять решение. Под тобой жилые дома, в задней кабине человек, который не может покинуть самолёт.
Руководитель полётами отчего-то не отжал кнопку на своей тангенте и продолжал дышать в эфир. Пускай так, но чувствуешь, что ты не один.
Сейчас он может подать мне самую правильную команду – приказать катапультироваться, но он не знает, что этого не сделает Крутов. И как мне потом с этим жить, зная, что мог доложить о его здоровье и сесть на полосу раньше.
Один раз уже Родину повезло, когда он разложил Як-18. Второй раз может и не повезти. Не факт, что получится посадить самолёт в поле. Я никогда такого не делал и слабо имею представление, как все сделать правильно. Риски огромные, но если я выполню приказ и катапультируюсь, то Крутов мертвец. И как потом с этим жить, осознавая, что мог его спасти?
Садимся в поле, а потом пусть хоть увольняют!
– Высота? – спросил руководитель полетами.
–Триста пятьдесят, – ответил я. – Сопка, сажусь на вынужденную, шасси убрано.
В эфире пауза. Я слышал, как руководитель тяжело дышит в микрофон. Перед моими глазами было поле, которого могло бы хватить для посадки. Но как притулить эту машину на такой скорости?
– Посадку… разрешаю. Площадку наблюдаете?
– Наблюдаю. Высота триста двадцать, скорость двести шестьдесят, шасси убрано.
Всё как по инструкции – держу параметры, шасси не выпускаю, закрылки выпустил аварийно.
Теперь планирую на скорости двести двадцать километров в час. Выдерживаю направление, попутно проверяю, все ли действия были мной произведены.
Стоп-кран закрыт, тумблер автомата защиты сети «Батарея» выключен. Скошенное поле уже близко.
– Высота сто, сброс фонаря, – доложил я руководителю полётами, надел очки со светофильтром и выполнил аварийный сброс.
Земля набегает, ноги снял с педалей и поставил ближе к сиденью. Перед глазами только указатель перегрузки. И зачем я на него взглянул?
Выравниваю и приземляюсь. Вот она земля! Самолёт начал ехать по скошенной стерне, скользя как по разлитому киселю. Поднялся большой столб пыли, застилавший видимость перед собой. Вся кабина стала заполняться песком и подброшенными вверх остатками травы. Через несколько секунд машина замерла.
– Командир, мы сели! – отчего-то закричал я, начиная отстёгиваться и снимать запылившиеся очки. Фонарь задней кабины сдвинут назад, а сам Крутов был без сознания.
А что, если это он сам посадил из последних сил самолёт? Фонарь же как-то смог сдвинуть.
Я начал прощупывать пульс, биение сердца, попутно стараясь привести его в чувства.
– Чего… не прыгал? – тяжело произнёс Крутов, приоткрыв глаза.
Говорить начал, уже хорошо.
– Так… это… своих не бросаем, товарищ генерал.
С найденной мной «новой грунтовой взлётно-посадочной полосы», нас повезли в госпиталь. Санитарный УАЗ с Крутовым ехал впереди, удаляясь всё дальше. Сейчас Николая Евгеньевича нужно быстрее доставить в реанимацию.
В машине ко мне пришло осознание произошедшего. Я посадил самолёт без шасси в поле с выключенным двигателем после попадания птицы! Руки начали трястись при одной только мысли, что далеко не каждому это удалось бы. Вновь чуть не пришло за мной «нечто» с косой и в чёрном балахоне.
Если бы я неверно рассчитал скорость, нарушил порядок действий и слишком резко отклонял органы управления, можно было и разбиться на том поле. Но у нас с генералом получилось. И всё равно не верится, что Крутов ничего не делал. Может, удастся когда-нибудь спросить его об этом.
– Как самочувствие, парень? – спросил у меня фельдшер, когда мы выехали на асфальтированную дорогу, ведущую в город.
– Нор… нормально. Хол… холодно только. Есть одеяло какое-нибудь? – спросил я. Видимо, начинаю отходить от напряжения.
– Потерпи. На улице +25, это тебя шок одолел. Сейчас пройдёт, – хлопнул он меня по плечу, и с одежды посыпалась пыль. К слову, я сейчас был похож на пряник из Шрэка. Такой же румяный и с дрожащим голосом.
Когда я вылез из санитарной машины перед приёмным отделением, ко мне уже катили кресло. Куда мне такому пыльному созданию садиться в чистый больничный транспорт!
– Девушки, спасибо. Я своим ходом, – сказал я двум загорелым прелестным медсёстрам, которые пытались меня усадить. – Можно мне ванную?
– Конечно. А вы как хотите принимать её? – спросила девушка с едва выбивающимися из-под колпака светлыми волосами. Провокационный вопрос задаёт блондиночка!
– Люблю с приятной и горячей водой. Ну и с милой… то есть мылом, – сказал я. Эти две медсестрички так и смотрят на песочного человека, которого привезли им для исследования.
На входе в приёмный покой меня встретили не так радостно, как на улице. Санитарка, полная женщина с противным голосом, взъелась на то, что с меня посыпалась пыль.
– Мусорит он тут! Вот дам тебе швабру, сам будешь убирать, – говорила она, хватая ведро с водой.
– Тётя Зоя, это ж лётчик. Они после грубой посадки в поле…
– Ох, как в поле? У Сметановки приземлились? – запереживала тётя Зоя, чуть не уронив ведро.
– Между Сметановкой и Вороновкой, – сказал я, слегка выпячивая грудь от гордости.
– Ох, да и хорошо, что так. А то дача у меня в Орловке, а дед мой несколько делянок там на полях посадил. Вот хорошо, что так сел. Не побил урожай.
Вот кому что! Тут еле жив остался, а тётя Зоя за огород переживала. Хорошо хоть не расстроили старушку.
– Кто у нас тут такой? – из кабинета дежурного врача вышел преклонного возраста мужчина, чмокающий языком.
– Виктор Анатольевич, курсанта привезли. Может, его в терапию? – спросила блондиночка. Теперь понятно, с какого она отделения. Послушаем, что скажет вторая.
– Саша, зачем в терапию? Мне вот врач в нашей травматологии сказал, что он к нам поступит, – потянула меня за руку голубоглазая пышечка. – Может, ему сначала помыться, Виктор Анатольевич? А то и жарко, и грязный он какой весь…
– Да, конечно. Только в терапии горячая вода всегда и ванную новую поставили…
– Милочки, Маша и Саша, сначала осмотр. Проходи, мил человек.
Врач напомнил мне доктора Айболита из мультика. Так же ходит, медленно перебирая ногами. Старый, седой и с бородкой.
Осмотр у Виктора Анатольевича превратился в прохождение ВЛК. То тут спросит, болит или нет, то там. Говоришь ему, что здоров, а он знай себе смотрит во все щели. Только не заставил ещё штаны снять. Было бы интересно посмотреть, как я буду раздеваться под очередной радиоконцерт на «Маяке».
«И с полей уносится печаль, из души уходит прочь тревога…», – звучал в динамике приёмника «Йошкар-Ола» Лев Валерьянович со своим хитом.
– Девочки, а как там генерал Крутов? С ним всё хорошо? – спросил я.
– В реанимации. Состояния не знаем, – ответила Маша.
