«Воспоминание» – слово со вполне простым и понятным всем и каждому смыслом, даже в какой-то степени абсолютно незатейливое и неприглядное, да и сам термин не страдает хотя бы некой изящностью. Однако для многих это главное слово в жизни: почти всё, что мы делаем за период своего существования, мы совершаем только ради воспоминаний. Мы готовы рискуя жизнью подниматься на самые высокие горы, опускаться на дно самых глубоких морей, тратить то, что скапливали годами на одно единственное путешествие – и всё только ради одних воспоминаний. Ибо нам кажется, что перед смертью мы будем испытывать не ужас и боль перед неотвратимостью происходящего – нам кажется, что воспоминания ярчайших периодов жизни, извлечённые из каких-то неведомых закоулков умирающего разума, заполонят собой все наши мысли в тот трагичный миг.
И когда умирает кто-то из старых друзей, нам непременно становиться грустно, даже если мы не видели его десятилетиями, поскольку нам кажется, что с его смертью навсегда уходит и часть наших ценнейших воспоминаний о нём, поэтому мы готовы преодолеть огромные расстояния, чтобы почтить память об усопшем – а вернее свою память о нём.
Такой же жертвой самообмана стал и Николай Кирсаров, который, узнав о гибели товарища по юношескому разгильдяйству, немедленно выдвинулся из столицы в село Ташин, Ташинского уезда, забрав с собой и всю свою чету. Больше всего сим фактом был недоволен единственный ребёнок его семейства – Арсений, недавно закончивший первый курс императорской военно-магической академии и собиравшийся, как следует отдохнуть на летних каникулах в столице; теперь был вынужден тащиться в какое-то захолустье, где ему предстояло провести ближайшие два месяца жизни до самой осени.
– Вот, сын, здесь я родился и рос! Если башня моего учителя ещё цела, то я смогу показать тебе ещё и где меня обучали алхимии. – Дав извозчику девяносто пять копеек за пятидневную поездку на дилижансе, глава семейства поднял тяжёлые чемоданы и направился в здание почтовой администрации стоящей напротив них.
– Жду не дождусь. – Угрюмо глядя на уезжающий транспорт, Арсений боролся с желанием запрыгнуть в него, стремясь немедленно отправиться обратно.
Мать приободряюще обняла уже вымахавшего до ста восьмидесяти пяти сантиметров сына и подняла косёмки с одеждой. Смирившись со своей участью, и недавний первокурсник подобрал оставшиеся пожитки, вяло поплётшись в конце их импровизированного строя.
Николай отворил дверь покосившегося деревянного дома почты аккуратным ударом чемодана. Та с мерзким скрипом отворилась, задев висящие над ней колокольчики.
– Места для проживания не сдаём! – За длинной высокой трибуной сидела худощавая женщина, покрытая веснушками, несмотря на белый цвет волос; её круглые очки едва держались на кончике острого тонкого носа. Едва завидев чемодан, не отвлекаясь от документов, она одарила входящих писклявым голосом. – Сами видите, в каком плачевном состоянии наша администрация, не хватало только, чтобы вам на голову штукатурка с потолка упала, а мне бы пришлось, потом, заполнять кучу бумаг описывая, как такая несуразица с новоприставившимися случилась. У нас надзор строгий: как кто помрёт, так обязательно большую стопку макулатуры принесут на заполнение. Прокофья Андреевна сдаёт комнаты прибывшим, ступайте к ней. У неё такой трёх этажный продолговатый дом, не пропустите, он у нас в селе такой один.
Коротко кивнув, глава семьи развернулся обратно в сторону улицы не успев переступить порог. Дверь, опять позвенев колокольчиками, громко хлопнула за его спиной.
По иссохшей пыльной песчаной колее, которую здесь именовали дорогой, шёл, коротко стриженный худой (можно было даже сказать измождённый) уже на две трети седой мужчина, с сухим и сильно загорелым лицом.
Увидев их, мужик сначала замялся, пристально вглядываясь в лица приезжих, а потом расплылся в радостной несколько простодушной улыбке.
– Колька, сколько лет, сколько зим! – Мужчина засмеялся и развёл широко руки, словно намеревался обнять Николая, однако этого не случилось: он просто подошёл и излишне крепко пожал ему руку.
– Семён! Ну, ты и изменился, конечно. Смотрю, совсем себя не бережёшь? – Николай Кирсаров тоже был чрезмерно рад встречи со старым знакомым.
– Да где уж там, с такой-то сволочной жизнью. Не в гробу лежим и на том спасибо. Чай оно, в нынешние времена, не у одних нас такая жизнь-то. А о тебе наслышан, да. Многое про тебя говорят. Большим человеком, говорят, стал в столице-то! Чай, и сам император к тебе в гости хаживал! – Семён говорил очень громко, от его голоса уже начинало звенеть в ушах, как от церковного колокола.
– Императоры в гости не хотят, они к себе зовут. А если они даже и к тебе в дом вошли, то они всё равно у себя, ибо вся страна их вотчина, собственность и имущество. Коли уж на то пошло.
– И то верно. – Семён почесал трясущимися руками облупленный нос, раздумывая, стоит ли задавать следующий вопрос или нет. – Пришёл Артёмку в последний путь проводить? Право слово, друзья вы с ним в детстве были, не разлей вода. Чего только не чудили, пока у старика алхимии учились. Но вишь оно как бывает: сегодня ты щи хлебаешь, а завтра морг заполняешь. Да убережёт богиня его душу, своим благословенным ликом.
– Да хранит земля надёжно его тело, своим святым теплом. – На этих словах все четверо прислонили ко лбу (ровно между бровей) скрещённые указательный и средний пальцы и прикрыли глаза, делая вид что молятся. Это продлилось всего мгновение, после чего мужики снова были готовы продолжить диалог. Видя, что старый знакомый готов к длинной беседе, Николай не стал утомлять скучной болтовнёй домочадцев. – Ступайте заселяться, я позже приду.
Приняв у отца чемоданы, Арсений свернул влево от почты (в ту сторону, откуда пришёл это седой мужчина) и поволочился по кривой и ухабистой дороге.
– Сына, давай помогу, тяжело же. – Мария Кирсарова попыталась выхватить часть поклажи из рук сына.
– Не надо. Нормально всё. – Это было не пустое бахвальство, юноша был не только высок, но ещё и крепко сложен. Не зная рода его деятельности, можно было принять его за кузнеца, шахтёра или ещё какого работника тяжёлого физического труда день ото дня испытывающего свои мышцы на прочность.
Раздосадовано и даже немного осуждающе цокнув, Мария смирилась, что её чаду больше не нужна помощь: он уже давно в состоянии позаботится сам не только о себе, но и о ней если придётся.
Путь до села занял у них минут пятнадцать, может двадцать – не больше. Дом Прокофьи Андреевны точно нельзя было пропустить, он действительно сильно выделялся на фоне прочих зданий в деревне: голубые гладкие стены, белоснежное обрамление окон, такие же белые четыре колонны (две на крыльце, две перед крыльцом) и крыша, отдающая золочёным цветом.
