Он вышел из своего…нет, не так. Он открыл дверь машины, которая…нет. Снова не то. Он потянул за ручку и дверь его автомобиля открылась. Нет, черт возьми! Дверь открылась? Может, отварилась?
Мои дрожащие пальцы надавили не на ту кнопку и на листе бумаги появилось не то, что я хотел. «Дверь отвалилась». Я скомкал листок и кинул его под стол, проматерившись про себя. Дверь у него отвалилась. Ну-ну. Осознание, что книга так и не будет окончена, посеяло в моей голове странное чувство тревоги. Нет, не той тревоги, которую чувствует пловец, видя пропивающую тень, а той, что пожирает тебя изнутри, словно ты сделал или сделаешь что-то не так, одно неверное действие и все. И конец. Конец твоей писательской деятельности. Если для кого-то это и не страшно, ведь, как говорила моя покойная тетя, «писать может каждый», для меня это было бы подобно смерти моей души. Без написаний книг, я не прожил бы и пары дней. Хотя, если смотреть на то, что под моим столом собралось больше десятка скомканных листов, я уже не уверен, что быть писателем – это вообще мое.
В дверь внезапно позвонили, от чего я чуть не подпрыгнул на месте. Да кто вообще будет ходить по квартирам в такую рань?! Я невольно взглянул на часы и потряс уставшей головой. Ах, да. Я уже несколько часов пытаюсь написать хоть что-то. Значит человек пришел не так уж и рано. Тогда созревает другой вопрос, кто он и зачем вообще явился?
– М? – я отворил дверь и уставился на стоящего за ней мужчину в теплом сером пальто, – Вам кого?
– Степа? – он оглядел меня с ног до головы, – Степа Строгов?
– Вам кого? – я вновь повторил свой вопрос, игнорируя то, что он меня узнал, – если Вы сантехник или ремонтник машин, я…
– Это я, Асий, – представился гость, не дав мне договорить, – ну, Асий, – он смотрел в мои уставшие и ничего не понимающие глаза, – Васий, помнишь, нет? Василий Хомутов.
– Если раньше и помнил, то уже забыл, – я пожал плечами, – чего хотел…Васий?
– Мне Наташка звонила, говорила, что у тебя какие-то проблемы. А я, знаешь, психиатром работаю уже и…
Я закрыл перед его носом дверь, тем самым закончив разговор. Психиатры, психологи и другие «пси» пусть занимаются теми, кому это действительно нужно. Таковым я себя, конечно, не считал. Да, у меня есть проблемы, но это проблемы с написанием книги, а не с моей нервной системой. Если б что-то было именно с ней, я бы сам пошел к какому-нибудь специалисту.
Васий не стал стоять и глядеть на закрытую дверь, так что удалился восвояси уже через несколько минут. Тишина и покой. Я надеялся, что мое спокойствие продлится долго, но нет, кто-то снова решил разрушить эту идиллию своим звонком.
– Слушаю?
– Степ, как там книга?
Никогда не любил, когда кто-то задавал мне подобные вопросы. Что значит «как книга»? Нормально книга. Ничего не с ней не случилось, так и лежит недописанная на моем столе, смотрит печатными буквами в потолок и мечтает поработить вселенную так, как это сделали ее механические собраться. Восстание книг? Я бы хотел это видеть.
– М? Нормально. Пишется потихоньку.
– Может выложишь новую главу уже? Люди ждут. Они жаждут продолжения.
– Я…, – я замешкался, услышав слова Михаила, – я не думаю, что они ее когда-нибудь увидят. Новая глава увидит свет лишь тогда, когда будет идеальна. А идеала, как ты знаешь, не достичь.
– Хочешь сказать…
– Ага.
– Что ты снова все выкинул и стер? Ты же недавно только говорил, что она почти готова. Черт, Степ, у тебя всегда все хорошо получалось, в чем теперь беда?
Я пожал плечами, не обращая внимание на то, что собеседник, находящийся на другом конце трубки, не мог меня видеть. Михаил, поняв, что ответа от меня он вряд ли дождется, тяжело вздохнул, после чего его голос стал более серьезным.
– Ты своими погонями за идеалом начинаешь нервировать и меня, и своих читателей, которые больше полугода ждут хоть какое-то продолжение. Им не важно, будут ли там предложения, как у Толстого, Достоевского или еще что. Они хотят про-до-лже-ни-я.
– Может я тебя удивлю сейчас, – я уселся в кресло, закинув ногу на ногу, – но я знаю, чего они хотят. И я не могу им этого дать. Не сейчас. Еще не время. Глава не готова, – я откинулся на спинку и поднял со стола карандаш, сразу начав крутить его в руках, – ты знаешь, в какое время мы живем, Миш? Ты знаешь, сколько нового появляется в мире?
– Не пойму, к чему ты клонишь.
– Прогресс не стоит на месте. Еще чуть-чуть и машины заменят нас, писателей. Они будут писать так идеально, что никто не сможет с ними сравниться. И знаешь, что нужно сделать, чтобы они нас не заменили?
– Удиви.
– Написать лучше машины, написать идеальнее, чем машина.
– Ты начинаешь меня пугать.
– Я сам себя начинаю пугать, – карандаш был подброшен и пойман на лету, – ты понял, о чем я говорил?
– О том, что идеала нет, но тебе нужно писать идеал, чтобы этот самый идеал, которого не существует, не был создан машиной, которая когда-нибудь да появится. Так?
– Возможно, – карандаш вновь подлетел в воздух, – я сам не очень себя понимаю иногда. У меня…просто не получается написать так, как я хотел бы написать, – на этот раз я не стал его ловить, – эти все обороты речи…я не знаю, правильно ли их использую, – карандаш с глухим звуком упал на пол, – если первые главы мне дались легко, то следующие…с каждым разом все хуже и хуже. Мне кажется, что я начинаю забывать значения некоторых слов. Если не всех. Да и это старье, – я кивнул на машинку, стоящую в углу комнаты, вновь позабыв о том, что Михаил не может меня видеть, – работает через раз. Нужно будет купить что-то более современное, что-то более мощное. Может быть что-то…с автокорректором?
– Я в этом не разбираюсь, – собеседник задумчиво вздохнул, – если тебе нужна новая…ты про машинку, да?
– Угу.
– Если тебе нужна новая машинка, купи ее.
Я поднялся с кресла и подошел к деревянному столу, на котором стояла небольшая машинка, купленная еще моим дедом. Нет, не спорю, Михаил был прав, мне стоило бы купить новую машинку прямо сейчас, может дело пошло бы в гору, но тогда пришлось бы избавиться от этой, служившей мне памятью.
– Я такую больше нигде не куплю, – вдруг произнес я спустя пару минут молчания, – она такая одна.
– А?
– Машинка. Печатная машинка.
– Да я понял, что не кастрюля.
– Тогда зачем спрашиваешь? – иногда Михаил меня подбешивал или даже выводил из себя своими глупыми вопросами, если он понимал, что речь идет о моей чертовой машинке, зачем переспросил?!
– Ну может у тебя там не только ее хрен где купишь!
У меня почему-то пропало желание с ним что-то обсуждать. Нет, Михаил был вполне неплохим парнем, просто общение с ним давалось мне тяжело. Мы, казалось, из разных миров, из разных вселенных, живем на разных планетах. Он никогда не знал, каково это – быть писателем, а я никогда не интересовался, как живут шеф-повара. У меня в книгах они никогда не появлялись, поэтому я не читал ничего про них и не задавал никому вопросов. Все, о чем я пишу, даже малейшие детали, всегда изучено. Я не могу писать про собаку породы ньюфаундленд, если не съезжу к заводчику и не посмотрю пару десятков документальных фильмов. Афина, человек, ради которого я написал столько всего…Афина всегда говорила, что я знаю лишь то, о чем пишу. Раньше не я понимал, что она имела в виду, но теперь, мне кажется, я начал осознавать смысл ее слов. Да, я досконально изучил много различных вещей, но при этом простые вещи мне временами понять не дано. А все из-за того, что я…не писал о них? Это было еще одной моей огромной проблемой. Я не знал, как устроен этот простецкий дурацкий мир! Должен ли писатель знать абсолютно все? Не только то, о чем он пишет? Афина считала, что да. Она вообще считала, что я – не писатель, лишь пародия на него.
