Вся моя жизнь до встречи с Ним была сплошными мечтаниями и бесплодными метаниями. Если определить её одним словом, то это слово «бесцельная». Лучше, пожалуй, и не скажешь. Я жил на ощупь, как крот в норе, в полной темноте, не замечая окружающего мира.
Я не жил, а скорее выживал. Не понимая главного – жить и выживать это не одно и то же. Ведь выживать – значит бессмысленно тратить бесценное время, отмеренное нам на жизнь. А жить – это беспощадно менять себя, погрузившись с головой по самое не балуйся в процесс становления и изменения своей формы и всего своего содержания; это радость от соучастия в деле изменения мира от хорошего к лучшему; это прорыв сквозь всё натуральное к себе экзистенциальному. К тому, что на дне души живёт и зреет во мне со дня моего рождения. И требует, требует, требует. Перемен. Перемен к лучшему.
Я был краеугольным камнем, о котором никто и ничего не знал до тех пор, пока Он не споткнулся об меня и не раскрыл мне цель моего существования и рождения – изменить мир настолько, насколько это возможно. Кардинально. Колоссально. Он сподвиг меня стать началом нового Эона, нового Времени и новой Земли. Надоумил заложить себя в основание Царства всеобщего блаженства, видоизменив саму природу человека так радикально, чтобы ни у кого больше не осталось бы дороги назад, в прошлое, в мир юдоли и печали, где всегда не хватало места таким, как я. Отверженным.
Он возник в моей жизни случайно, когда я постучался в его спину как в закрытую дверь. В дверь, прикрывающую трещину между мирами с разной валентностью, позволявшую беспрепятственно проникать через неё в совершенно другую реальность, лишенную всякого смысла. Эту реальность Льюис Кэрролл назвал когда-то «Зазеркальем», а я именную «Снами Бога», где возможно невозможное. Возможно всё.
И это всё совсем другое, нежели всё в нашем мире. Мире причинно-следственных связей, где всё предопределено заранее, задолго до нашего появления. Мире энтропии и вечного исчезновения. Исчезновении всего, без следа и остатка. Где без устатку живые играют со смертью в прятки.
Семь валентных миров, в которых рождается всё живое, не более чем гигантская машина, призванная вырабатывать энергию счастья, которой питается чудовищный Бог, ненасытное чудо-юдо Иобалдаоф, великий Демиург Вселенной. И в каждом из этих семи миров свой архонт, призванный выполнять волю Всевышнего – крутить педали колеса сансары.
Он и был архонтом в нашем мире, царем и пророком в одном лице. Повелевал стихиями и нравственным законом. Звали его Михаилом, Он был похож на льва: такой же огненно-рыжий и лохматый, – великолепное животное с чарующей грацией опасных движений. Сама судьба привела меня к Нему, ведь всё предрешено в нашем строго детерминистском мире, где люди лишь знаки препинания в предложении, необходимые, чтобы длить паузы между словами-действиями, сочиненными задолго до нашего рождения.
Мог ли я знать, несчастный отпрыск ветхозаветного Адама, к каким далеко идущим последствиям приведёт меня невинный вопрос: «Вы выходите?» – заданный мной без всякой задней мысли впереди стоящему в вагоне метро.
«Вы выходите?» – повторила мой вопрос спина-дверь, закрывавшая выход из вагона, в которую я постучался, и радостно расхохоталась, словно я её насмешил.
«Выходите, вы-хо-ди-те, – повторяла спина, поводя широкими плечами, словно хозяин спины готовился к борцовскому поединку и разминался перед боем, – вы ходите, вы ходите. Выходите, выходите». Спина резко развернулась и я увидел глаза её хозяина. Дьявольские глаза. Нечеловеческие.
«Ты спрашивал?» – впились в меня два чёрных луча, выжигая в душе клеймо зверя, навсегда укрощенного словом.
«Я», – само пискнуло мое тело, испуганно замолчав.
«Азм есть дверь. Кто мной войдет, тот и спасется. Хочешь попасть туда, куда нельзя, но очень хочется?» – спросил Он и, не дожидаясь ответа, вытолкнул меня в открывшуюся дверь вагона. Поезд с ревом умчался, а я остался на перроне станции метро «Площадь Революции», но это была уже не та «Площадь Революции», которую я знал раньше.
Что-то в ней неуловимо изменилось. Вроде те же арки, очерченные темно-красным мрамором архивольтов, но вот на чёрно-золотых цоколях горбились совсем другие скульптуры, менявшиеся местами, как только ты отводил от них глаза: бронзовые шлюхи и сутенеры, прохиндеи и жонглеры, «папики» и «ляльки», менты и воры в законе, жиды-олигархи и безбожники-иерархи, рокеры и балерины, петухи и гамадрилы, депутаты и генералы, чучмеки, узбеки и прочие гомосеки, – и каждой такой твари по симметричной паре.
Народец на станции под стать статуям. Не народец, а дрянь какая-то. Метафизическая. Весь клеймёный. У каждого на лбу красная звезда горит алым рубцом, словно клейменый и красноармеец, и борец со старым миром в одном лице. И все кривые на один глаз: одни на левый, другие на правый, а некоторые на оба глаза сразу, то есть совершенно косые.
Навстречу мне сквозь толпу бодро марширует колонна чёрно-белых пингвинов с наперстными крестами на груди, переваливаясь и отчаянно горлопаня:
«Семинаристы, епископ дал приказ,
Семинаристы, Церковь кличет вас!
Из многих тысяч алтарей,
За слёзы нищих и детей,
За нашу Веру
Аминь! Аминь! Аминь!»
В хвосте колонны еле передвигает ноги громадный крот в серый рясе и чёрных очках, с белой тросточкой слепого и кожаным портфелем под мышкой. Уж не знаю, какая сила заставила меня подойти к кроту и попросить благословения.
«Благословите, – говорю, – Отче, а то страшно жить. Глаза бы мои этот чёртов мир не видели».
Не меняя маршрута своего движения, крот ткнул меня в лоб своей тросточкой и важно молвил: «Во имя любви и ненависти освобождаю тебя от твоего страха. Носи и ничего не замечай».
Снял очки и отдал мне, исчезая вслед за колонной пингвинов на эскалаторе, вознесшим их прямо на сталинские небеса, в обитель лучезарного светлого будущего.
Я надел очки и сразу почувствовал себя намного лучше. Всё стало значительно ясней, а точнее, прояснилось. Окружающая чернота не переставала удивлять и радовать. Я как будто снова заглянул в глаза Ему, отправившему меня сюда, на встречу с Его глазами, один на один, без свидетелей. Всё, что было до того, как я надел очки, это всё было лишь прелюдией. Если хотите, увертюрой перед настоящим вознесением с последующим разоблачением и низвержением из сущего в несущее.
