© Ава Сканич, 2019
ISBN 978-5-4496-8357-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Азалии абрек аккомпанировал,
с азартом он аккорды акцентировал,
акцент в акустике – алхимик аллегорий:
абрек Азалию амурил априори
1.
«Ах, Асмодей
2!» – Азалия в апломб
3,
но, алкая
4, абрек айда её в альков
5…
Бандиты бросились за Бандерасом. Бандерас бухал бутсами по бетонке.
– Бежать, бежать, – бодро бормотал он.
Бандитская бомба бацнула его в бедро.
– Блин! – буркнул Бандерас.
Безумная Барбара бибикнула бумером: – Быстрей!
Благородный Бандерас блокировал бомбу, и болтыхнулся в бумер: – Бабла не будет.
Барбара брюзжала: – Брандахлыст6, бабло на бочку!
Бандерас броском от борта бабахнул Барбару по башке:
– Бахалда7! Барбара в барабаре8!
– Ах ты, балласт безнадобный!
– Безнадёжная баба, болтливая и безумная, – бурчал Бандерас.
– Брысь из бумера, – брызнула Барбара.
– Баста, – Бандерас брякнулся за борт.
Бандитская бомба бацнула его в бедро.
– Блин! – буркнул Бандерас, и бодро бухнул бутсой
по бетонке, – бандиты!
Верка верила в Васю. А Васька верил в вино.
– Ин вино веритас! – вопил он, возвращаясь вечером и вихляющим вьюном ввинчиваясь в ворота.
Верка вдумчиво внимала его воплям.
Васька весело выдувал ветры в варёнки9. Верка, вздохнув, вставала и величественно волокла его в ванную.
– Верунчик, – верещал Василий, – возляг со мной!
Верка вздыхала вновь и всовывала Ваську в воздушную вспененность воды. Тот вольготно вытягивался и волосёнки взъерошивались на вздымающейся из воды Васькиной вершине.
Вымывши, Верка выкладывала Ваську на вытрезвление. Всхлипывала Верка и выстирывала Васькины варёнки.
А Васька всхрапывал и вальяжно10 выгибался, аки Всевышний на воздусях11.
Всевышний верил в Верку.
Верка верила в Васю.
А Васька верил в вино…
Гайдук12 гробил город.
Город гундел13, горбатился, гадал на гуще, гаерничал14 в газетах, но гайдук всё гарцевал по гатям15, аки гидра16.
Гиль17 гоношилась18:
– На гафель19!
А гильдия20 глодала город гламурно и глазетово21, глумясь над глупыми.
Гмара22 гнётом гноила гнев и горечь.
Глодать-не переглодать…
Димка дождался дела, добыл дорогой добротный дрюк23.
– Дорого дал! – долбил по доске дебелый24 дрозд.
Димка дешевился. Дрозд дряпнулся на дрюк и дважды двинул по доске, дерзко добиваясь дырки.
– Дурак! – дразнил дрозда Димка.
Дрозд дотошно достучался до дырки.
– Да. Дёшево дал. Доволен – достойный дрюк!
Димка дурашливо двинул дрозда дрюком.
– Дорога догада, дёшева досада! – добил Димка.
Ева аки евклаз25 в Евангелии.
Евнух не еин26: егози-елози, – не ездун, елей27.
Елоп28 её единственный в Едеме29.
Ёж, да ёрш – ёрник30 тож.
Жук жужжал с жужелицей31:
– Ж-ж-жесть! Жерех жаждет жилья – женился на жабе…
Жужелица жёстко жикнула:
– Жиган32, жиголо33!
…Жара жгла железо.
Жук жарился на жатве, жужелица желчно жалила жеребёнка.
Жестокий жерех по жанру женитьбы жамкнул жабу в желе…
Жук, жестикулируя, живописал жужелице жильё жереха.
Заарканили зайца. Заарестовали и заклеймили на заклание34.
Запьянцовский35 зверь-зок36 заправился заливным и занялся запугиванием:
– Заяц, а заяц, – зафаршируем, а затем с зубровкой, как зулусы37, и закусим зюзиком!
– Зануда, – заканючил заяц, – зверь заматерелый!
– Заткнись, заяц, – заорал зверь-зок, – замочу!
Занумерованный, замытаренный38 заяц звонко заныл. Зудел, зудел, и занудил зверя-зока, запойный зок засипел и зарубил затею:
– Зайца заткнуть и в захолустье, затравил, заушник!
Заяц засмеялся и заторопился в зябь39.
Зарядил Змей-горыныча, и заслал на зока. Закусил зверь-зоком Змей-горыныч и зажировал…
Заяц-то зануда, зазноя, да не зюзя40!
Иван-да-Марья изволновалась по Иван-чаю:
– Извечный игрун, извратил идиллию, издеватель!
Изворотливый Иван-чай инспирировал изгнание.
Иван-да-Марья истошно изливала извечные иски:
– Испоганил, Иуда, икреннюю институтку!
Иван-чай изопрел в изгнании, истощился, изверг искус, и история изошла исходом: Иван-да Марья и Иван-чай изнежились в истоме над илистым истоком Истры.
Йодом йоркшира41 йотили42, йодоформом43 йодили, йоркнулся йорк!
Клавишник Костя клёво колотил по клавиатуре.
– Какой кретин! – кисло кивала Клава, – кошки корчатся от Костиных клавиров44.
Костя кулаком крепко кокнул по казану:
– Клавка! Кинь Косте котлет!..
В кастрюле колобродила кислая капуста.
Костя клюкнул киселя.
Клава красиво красилась и клала на Костю кривые коленки.
Лебедь летел в ласковой лазури.
Ливанул ливень.
Лебедь лоханулся и ляпнулся в лужу.
Лошадь ласково лягнула лебедя:
– Ленивец! – ляпнула лошадь, – лень летать!
Лебедь ластился45 к лошади с лямурным лепетом.
Лошадь лениво лукавила.
Ливень лизал лоскутную леваду46, лакируя листы в лиловый47 лоск48.
Лебедь и лошадь летали, лихо лавируя в летних лучах.
Либретто49 лебединой ласки льнуло к лошади.
Мажор
50 мангал мараковал
51,
а марево
52 Мореной
53 мнилось,
и над Марьяною махрилось,
и морок
54 был как маски милость.
Мажор с Марьяною марьяж
55промежевал
56, мельча
57 мотнёю
58,
и модерато
59 мщенье мздою
60Мажор ментальностью
62 не мал,
но мастерством он мухлевал
63.
На начале новой ночи
нудный Нудь нудил нудой:
– Ну же, ну же, нос накрой…
Неохотно нос накрывши,
Некто намекнул незлой:
– Ну же, Нудь, на ночь не ной!
Опытный оперативник Олег охламона64 Онуфрия охмурил65 на описи66, и оприходовал67 опытный образец опия68.
– Образина69, облапошил70, – орал отвратительный отрок71 Онуфрий, – описаюсь опять!
– Очень оригинально! – опешил Олег.
Охламон Онуфрий описался-таки от отвращения.
Оперативник Олег в отместку отправил отрока в отделение, и отпраздновал опиумной оргией обертоны72 организаторского опыта.
Паршивый пёс, печеньем похрустев,
пел по пути приветливый припев:
– Привет, привет, приятно петь порой,
прочь прогоняя прозу и покой!
По полю пёс печально пробежал
(он по пути подругу провожал),
на полчаса припевчик приглушил,
а после петь погромче поспешил:
– Привет, привет, приятно петь порой,
прочь прогоняя прозу и покой!
…Паршивый пёс промок и подустал,
но песню петь пока не перестал!
– Риск радует рыбу! – радостно ревел Рыба-кит.
– Радует? – разрыдалась рябая ряпушка73, – размеры разные!
Ряпушка робко рисковала, разворачиваясь рядом с разинутым рылом74 Рыбы-кита.
Рыба-кит размахнулся на разбой и рявкнул на ряпушку:
– Риск роднит рыбу с рыбой!
И ряпушка растаяла:
– Рубаха-рыб75 Рыба-кит!
Сорви-голова76 съёжился на сосновой скамейке. Смаковал сумрачный сон.
Стихийные сполохи77 спорадически78 сплетались и стаивали.
Сорви-голова сочинял стихи, сощурившись на сороку.
Сорока справила сорокалетие, старая стала, сороконожку не съест, но схулиганничать – сомневаться не станет.
– Сорока не сорокА, в сонете79 не строка, соловья сглазила80, саквояж81 слямзила82! – спел Сорви-голова скандальный стих.
