Белая, как алебастр, рука наследного принца Синдиката Крайм-О, сёгуна Садахару Моримото, перебирала мягкие светлые волосы Изменившегося, свернувшегося калачиком у него на коленях. В чистой рубашечке и выглаженных серых брючках со стрелками, Изменившийся выглядел точь-в-точь как симпатичный двухлетний мальчуган. Лишь черный, по-змеиному раздвоенный второй язык, мелькающий в розовой влажности маленького рта, выдавал его подлинную природу не-существа. И еще – нездоровая бледность, которой монстр был обязан постоянному услад-плюсовому голоданию.
Не-существам услад-плюс был необходим точно так же, как воздух людям, или вода рыбам. Хотя Изменившийся регулярно подвергался внутривенным впрыскиваниям синтетических заменителей услада, он все еще испытывал сильный дискомфорт из-за услад-плюсовой депривации, отчего порой становился капризным и даже… слегка неуправляемым.
Не далее, как сегодня утром он приволок в постель Моримото оторванную голову одного из своих зазевавшихся дрессировщиков. Когда сёгун спозаранку распахнул глаза в своей элегантной спальне, то сразу увидел на кремово-желтых стенах, белоснежных простынях и одеялах мазки крови. В центре огромного ложа Изменившийся играл с мертвой головой, как котенок с клубком шерсти. Пустые, будто оплавленные, глазницы, свидетельствовали о том, что, перед тем, как убить, Изменившийся выжег жертве глаза кислотой, которую выплевывал из особых желез, спрятанных в глубине его глотки.
– Эй, ты, ребенок, – пробулькал Моримото.
Привстав на подушках, он протянул руку, ухватил не-существо за светлые вихры на затылке и хорошенько тряханул, заставив выпустить из зубов добычу. Мертвая голова в шлеме скатилась с кровати, подпрыгивая, как мяч для игры в боулинг, и закатилась под комод.
– Что стряслось, парень. ведь обещал, что больше не будешь убивать моих людей, – хриплым со сна голосом сказал Моримото, еще раз тряханув чрезмерно бойкого питомца.
– Воспитатель ударил меня кнутом, – ответил Изменившийся трогательным, чуть шепелявым детским голоском, облизывая раздвоенным языком окровавленные губы.
– Ударил тебя? Почему? Что ты сделал?
– Он сказал, я должен принять ванну… а я не хотел…
Убить человека для этой адской твари, вероломно скрывающейся под личиной худенького двухлетнего ребенка, было все равно, что прихлопнуть таракана. Вполне вероятно, Изменившийся и воспринимал людей, как назойливых насекомых. Он представлял новую, доселе невиданную, формацию не-существ. Пусть он не упустил случая лицемерно пожаловаться на скверное обращение, в действительности, удар электрокнута или плазмошокера для него был чем-то вроде легкой щекотки. Многочисленные тесты, проведенные над сородичами Изменившегося в Гетто научными сотрудниками Отдела Благонадежности, наглядно продемонстрировали их устойчивость к широчайшему спектру ядов и вредоносных излучений, высочайшую толерантность к смертельно опасным вирусам и бактериям, отличную выживаемость при низких и высоких температурах, безусловно смертельных для прочих живых существ. Изменившийся был в состоянии пережить несколько попаданий в упор из лучевой винтовки, даже в голову, и полностью восстановиться через двое или трое стандартных суток – фантастическая скорость регенерации, о каковой могли только мечтать генетически модифицированные, напичканные боевыми имплантами, элитные солдаты Синдиката, над усовершенствованием которых Крайм-О работала столетиями.
Жуткое чудовище. Венец услад-плюсовой эволюции. Разве мог Моримото сердиться на него? Разумеется, не мог, даже когда вспоминал, что именно эта дикая тварь нанесла ему тяжелейшее увечье, откусив лицо. А вспоминал об этом Моримото всякий раз, когда смотрелся в зеркало и видел вместо лица кожаную маску, лохмотья слоящейся, пузырящейся кожи, натянутые на каркас из медицинской разновидности ультра-стали. В этот каркас были встроены сенсоры, без которых Моримото не мог ни слышать, ни видеть, а в его разорванное горло – сложная система серебряных трубок, без которых он не мог говорить, дышать и принимать пищу.
– И все же, ты должен пообещать, что прекратишь убивать моих лояльных служащих… по крайней мере, без моего прямого приказа. И, да, ты должен принять ванну и переодеться, – сказал Моримото, вставая и набрасывая поверх своей стариковской фланелевой пижамы красный халат, расшитый вручную портретами Красного Императора Мао.
После прогулки по ночной столице Изменившийся источал амбре протухших объедков, дохлых крыс и убитых бродяг. Не слишком гуманный способ избавляться от отбросов общества, но это был единственный приемлемый способ держать в узде его врожденные агрессивные инстинкты.
– А моя уточка? – спросил он, неохотно признавав неизбежность купания.
– Будет тебе уточка, – проговорил Моримото, достав из ящика прикроватной тумбы желтую пластиковую утку, без которой Изменившийся не мыслил водных процедур. – Примешь ванну, потом переоденемся и сядем завтракать. Впрочем, ты, должно быть, сыт.
Нет, Изменившийся брезговал человеческой плотью, зато обожал рыться в мусорных отбросах, выискивая лакомые кусочки и всякий раз поражаясь, почему люди выбрасывают столько хорошей еды. Но, поскольку сейчас в столице стояла зима, и ночами температура падала до минус тридцати по Цельсию, ему не удалось насытиться как следует. Он пожаловался сёгуну, что содержимое мусорных баков промерзло, сделавшись твердым, как камень, и ему даже пришлось подраться за остатки тухлой пищи со стаей бродячих псов.
– Я бы съел еще что-то, – сказал Изменившийся, когда Моримото повел его в ванную.
– Что?
– Не знаю. Вкусное?
– Ладно. Будешь вести себя хорошо, закажем пиццу.
– Пиццу? Что это?
– Вот и попробуешь. Уверен, тебе понравится. Раздевайся и складывай грязную одежду в корзину, понял?
Моримото включил воду и украдкой, чтобы не смущать питомца, стал следить, как тот раздевается и поразительно аккуратно складывает вещи в бельевую корзину. Что за диковинное создание. Его обмен веществ, физиология и биохимия радикально отличались от всего, известного им не только о людях, но и о не-существах. А ведь Изменившийся был еще совсем детенышем. Дикая агрессия сочеталась в нем с чарующей невинностью младенчества, присущей даже матерым хищникам. Когда он не отрывал людям головы, он или дремал, свернувшись калачиком, или с удовольствием возводил башенки из пластиковых кубиков, или хвостиком следовал за сёгуном, выпрашивая ласку или лакомство.
Впрочем, считать его лишь занятным, хотя и опасным зверьком было опрометчиво. Изменившийся к тому же обладал и чрезвычайно развитым интеллектом. Всего за полгода пребывания в доме Моримото он практически в совершенстве овладел человеческой речью, причем не только ниппоном, родным языком высших чинов Синдиката, но и двумя официальными наречиями государства – уни-глаголицей и уни-гаэликом. Теперь его потихоньку учили счету, письменности и чтению. И надо сказать, не без успеха. Что из него могло вырасти со временем, интересно.
