Потрепанный флюгер безвольно висит на шесте, сорняки проросли из трещин на взлетном поле, на котором она стоит, вдалеке из кучи искореженного металла торчат опорные балки – три ангара, давным-давно рухнувшие на полдюжины самолетов с одним или двумя двигателями. Она смотрит, как под натужный рев пропеллеров взлетает доставивший ее сюда «Бичкрафт», как он поднимается над верхушками сосен примерно в четверти мили от конца взлетной полосы. Она идет по полю, и утреннее солнце набрасывается на ее обнаженные плечи, но трава под ногами в легких сандалиях еще влажная от росы. Кто-то бежит в ее сторону. Команда у нее за спиной уже приступила к работе. Она не сомневается, что они начали, как только стало достаточно светло.
Молодой человек, который пришел ее встретить, улыбается и пытается забрать у нее дорожную сумку, но она говорит:
– Нет, я сама, спасибо.
И продолжает идти, разглядывая городок из белых полотняных палаток, стоящих на расстоянии нескольких футбольных полей, возле северной опушки леса. Она думает о том, что, скорее всего, этого недостаточно, чтобы спастись от вони, которая заполняет все вокруг, когда дует южный ветер.
– Вы хорошо долетели? – спрашивает молодой человек.
– Нас немного болтало.
– Так здорово наконец познакомиться с вами! Я читал все, что напечатано о вашей работе. И даже использовал две ваши книги в своей диссертации.
– Это замечательно. Удачи вам.
– Знаете, в городе есть несколько приличных баров… Может быть, мы с вами как-нибудь сходим в один из них и поговорим?
Она снимает тяжелую сумку, висящую у нее на плече, и подныривает под желтую полицейскую ленту, которая огораживает яму.
Они подходят к краю.
– Моя диссертация посвящена… – снова пытается начать разговор молодой человек.
– Прошу прощения, как вас зовут?
– Мэтт.
– Я не хочу показаться вам грубой, Мэтт, но не могли бы вы оставить меня здесь одну на пару минут?
– О, конечно! Разумеется.
Парень направляется к палаткам, а она опускает на траву сумку, одновременно прикидывая, что размеры ямы составляют где-то тридцать пять на двадцать футов.
Неподалеку работают девять человек, которые, похоже, не обращают внимания ни на мух, ни на страшную вонь: каждый из них занимается своим делом. Она садится и начинает наблюдать за ними. Неподалеку мужчина с седеющими волосами до плеч вгрызается киркой в земляную стену. Молодая женщина – вероятно, еще один интерн – снует с места на место, наполняет ведро землей, а затем высыпает ее в кучу около южного края ямы. Всюду, где видны останки людей, в землю воткнуты флажки.
Она считает эти флажки и перестает, насчитав тридцать.
Ближайший к ней антрополог сложил на подставке человеческий скелет и теперь занимается деталями – палочками для еды вычищает щели между ребрами. Сверху лежат частично присыпанные землей другие скелеты: останки людей, с которыми она близко познакомится в следующие несколько недель. Дальше, внизу, тела, скорее всего, мумифицировались или даже вовсе лишились плоти – все зависит от количества воды в могиле.
Рядом с палаткой патологоанатомов, по другую сторону ямы, прямо на траве стоят столы, и возле одного из них работает женщина, с которой она уже встречалась во время предыдущих миссий ООН. Эта дама раскладывает маленький скелет на куске черного бархата, чтобы потом сфотографировать его.
Неожиданно она понимает, что плачет. Но слезы – это хорошо, это даже полезно в ее работе, просто почему-то они всегда появляются не вовремя. Она знает, что плакать у могил нельзя: если ты потеряешь над собою контроль, вернуть его будет почти невозможно.
Приближающиеся шаги прерывают ее размышления. Она вытирает лицо, поднимает голову и видит Сэма, лысого худого австралийца, руководителя группы, который всегда носит галстук, особенно когда выезжает в поле. Его резиновые сапоги громко шуршат по траве. Он подходит, садится с нею рядом, и она чувствует запах разложения. Сэм снимает грязные перчатки, доходящие до локтей, и швыряет их в траву.
– Сколько тел вы уже достали? – спрашивает она.
– Двадцать девять. Карты показывают, что трупов сто пятьдесят, и внизу еще сто семьдесят пять, – рассказывает австралиец.
– Какова демография?
– Мужчины, женщины, дети.
– Скоростные пули?
– Да, мы собрали целую тонну гильз от патронов «ремингтон»[1] калибра двести двадцать три. И это захоронение тоже необычно. То же самое мы видели в массовой могиле в Денвере. Слышала?
– Нет.
– Тела расчленены.
– Вы определили, при помощи чего?
– В большинстве случаев это очень грязная работа, как будто орудовали мачете или топорами. Кости раздроблены.
– Это можно сделать цепной пилой.
– Умница.
– Боже праведный!
– Я думаю, они сначала убили всех, стреляя из винтовок «AR-15»[2], а потом воспользовались цепными пилами, чтобы никто не смог выбраться.
Светлые волосы на затылке женщины шевелятся, словно хотят встать дыбом, и она чувствует, как в позвоночник ей вгоняют кусок льда. С голубого июньского неба льются лучи солнца, особенно горячего на такой высоте. Но на пиках далеких гор, выступающих над кронами деревьев, лежат шапки снега.
– Ты как? – спрашивает Сэм.
– В норме. Просто это моя первая миссия на Западе. До сих пор я работала в Нью-Йорке.
– Послушай, возьми один день, чтобы акклиматизироваться. Здесь тебе потребуется ясная голова.
– Нет. – Она встает, поднимает с травы дорожную сумку и включает ту часть своего сознания, которая работает исключительно как холодный, отстраненный ученый. – Займемся делом.
