Ирина Сергеевна всё время пыталась быть другой. Сначала – необыкновенней и загадочней, потом – проще и понятнее. И то, и другое получалось плохо. Но второе – всё-таки хуже выходило. То ли натренировалась Ирина Сергеевна в юности быть «женщиной-загадкой», то ли загадкой вообще проще быть, чем обыкновенным человеком.
Шла она вся такая красивая и неприступная по улице, а они смотрели. А те, кто не смотрел, это они, конечно, только вид делали, а сами: зырк-зырк. И мужчины, и женщины. Кто с восхищением, кто – с завистью. У кого что с собой в голове было.
Сложно было идти по улице, и хлеб в магазине покупать – сложно было, ответственно. Это только кажется, что всеобщее внимание – это здорово и приятно. А ты поди постой под софитами хотя бы часик. Ирина Сергеевна под софтами жила. Спала, ела, на работу ездила, в туалет ходила. Последнее, знаете, тоже не ерунда.
Подруги сначала восхищались и всё подражать норовили. Потом как-то совершенно неинтересно и обыденно повыходили замуж, нарожали детей, и про Ирину Сергеевну стали говорить с улыбкой, то ли одобрительной, то ли осуждающей: «А Ирочка наша из тех, кто мусор при полном параде выносит». Ирина Сергеевна гордо вскидывала голову и с лёгким ужасом смотрела на ползающих по полу подружковых деточек. Деточки словно в ускоренной съёмке доползали до детского сада, переползали из него в школу. При встрече называли Ирину Сергеевну «ТётьИра», в одно слово. Тогда Ирина Сергеевна и решила быть проще. Понятнее, добрее. По улицам под софитами вышагивали юные красотки, все на них смотрели, и Ирина Сергеевна тоже. С ужасом. Нет, она ни капельки не завидовала. Она еле сдерживала себя, чтобы не подбежать к одной из этих смешных загадочных девчонок и не встряхнуть её за плечи как следует. «Очнись! – крикнула бы Ирина Сергеевна. – Посмотри, на что ты тратишь свою единственную жизнь! Они же не оценят! Никто не оценит. Посмотрят и забудут». Но Ирина Сергеевна была взрослая, адекватная, «всёпонимающая» женщина. Такие не кричат на юных красоток посреди улицы. Такие иронично приподнимают одну бровь и шествуют дальше, по своим делам.
Сначала Ирина Сергеевна завела кошечку. У взрослой самодостаточной женщины должна быть кошка. Это не банально и не смешно. Это вполне естественно, и банальным кажется как раз из-за абсолютной естественности. Ирина Сергеевна была против примитивных сюжетов. Поэтому вслед за кошечкой завела дочь. Кошечку звали Мусей, а дочь – Ядвигой, в честь скорее всего не существующей польской прапрабабки.
Ирина Сергеевна очень пыталась быть проще и понятнее. Улыбалась ласково, научилась готовить. Вязать начала (выучилась быстро, как будто всегда умела, и сейчас просто вспомнила). В общем, проявляла заботу о ближних. Кошечка заботу ценила, и ластилась. А дочь – нет, и всё время плакала, громко и надрывно. К тому же поначалу к дочери прилагался интеллигентный и невыразимо скучный Павел. Муж. Само это слово Ирину Сергеевну и удивляло, и раздражало. Но это было правильное, нормальное раздражение. Подруги вон про своих мужей тоже вспоминают только заранее скривившись повыразительней.
Когда Павел наконец растворился во времени и пространстве, Ирина Сергеевна смогла почувствовать себя счастливой. А что? Зарабатывает она хорошо (хватило в своё время ума стать не актрисой – актёрства и ей в жизни хватает, – а химиком-технологом). Выглядит для своих лет и для статуса стареющей молодой матери – ещё лучше. Кошка у неё есть. И дочь. На этом месте Ирина Сергеевна всегда осекалась, и вновь чувствовала, как накрывает её с головой тяжёлая пелена раздражения. Неправильного, ненормального. Детей нужно любить, а своих – нужно любить самоотверженно и яростно.
Ядвига росла похожей на Павла. Такая же тихая, светленькая, прозрачная, она словно изо всех сил старалась стать невидимой и совсем пропасть, как её отец. Ирина Сергеевна и ждала этого – войдёт она утром в детскую, а там нет никого, только кошка греется в солнечном пятне на паркете. И злилась: не её эта девочка, не её. Младенцем изводила истошным криком и вечным недовольством – и то меньше раздражала. А сейчас… Глаза б мои не видели этого недоразумения! Ирина Сергеевна осекалась в ужасе от своих мыслей. Она задаривала девочку самыми лучшими игрушками, одевала как куклу. Делала всё, для того, чтобы заглушить это своё неприятие. Чтобы никто не увидел, не услышал. Маленькая прозрачная Яся (имя Ядвига ей категорически не шло) аккуратно ходила в нарядных платьицах, ни разу ни одного не испачкала и, кажется, даже не помяла как следует. Ровными рядами рассаживала плюшевых зверей и пластиковых пупсов на полках и спинке дивана. Теперь в детской жили они: чересчур мягкие беззубые медведи и зайцы, яркий неживой попугай, тихие неестественно розовые пластиковые девочки в разноцветных платьицах. В кресле сидел огромный жёлтый грузовик, на котором можно (и нужно!) было ездить по коридору, как на лошади. Хозяйки здесь, кажется, не было. Чем больше становилось в комнате игрушек, тем сложнее было заметить с порога светленькую, вечно чем-то напуганную, сосредоточенную малышку. И Ирину Сергеевну это вполне устраивало. Она почти смирилась с тем, что дочери у неё нет, есть на воспитании неконфликтная и беспроблемная девочка. Девочка почти не болела, не требовала никакого особенного внимания, кошку не обижала, кажется, даже не замечала. А ещё девочка была неожиданно сообразительной. Задолго до школы Ирина Сергеевна сама и очень легко научила её читать. Место плюшевых зверей и пупсов заняли ряды книг в ярких обложках. Ирина Сергеевна по-прежнему не скупилась. Теперь с девочкой можно было почти не разговаривать – вечерами после сада, а в выходные и вовсе с утра до вечера Яся сидела, уткнувшись носом в очередную книжку с картинками. Только доставай её из сказки три раза в день и корми. Хорошая, в сущности, была девочка, удобная. Поговорить Ирина Сергеевна с кем-нибудь постарше и поинтересней может. А для любви у неё кошка есть. Рыжая, длинношёрстная, с характером, не то что некоторые.
Ирина Сергеевна чётко помнила, как её, совсем ещё маленькую, на громыхающем железном поезде, а потом на таком же громыхающем грузовике привезли в «родную деревню», в деревне у них жила не легендарная польская, а нормальная рязанская бабушка, мама мамы. Жила, и уезжать в город отказывалась наотрез. Ирочку привезли к ней специально – показать. Она и помнит-то из всей этой поездки – громыхающий поезд, громыхающий грузовик и тихие бабушкины слова (сама бабушка в памяти не отражается – так какое-то размытое пятно с голосом). Бабушка Ирочку тогда одобрила. Так и сказала: «Наша девочка, рыженькая». Этим «наша» Ирина Сергеевна гордилась по сей день. Почему-то это было очень важно.