Глава 1
Приемная Создателя
В приемном покое районной больницы никакого покоя в этот поздний час не было. Как только я вошел, сразу почувствовал хорошо знакомый запах: кровь. Считается, что она не пахнет. Но не пахнет она в лаборатории, где сдают анализы, или на кухне, если палец порезал. В приемном отделении, куда скорая привозит жертв ДТП или поножовщины, красным пропитана одежда больных, кровь застывает на полу, ею часто перемазаны даже халаты врачей. Такая концентрация создает особенный, ни на что не похожий металлический запах тревоги и опасности. Сейчас к нему добавились и резкие ноты алкоголя ― такое часто бывает.
– Артем Владимирович, ДТП. Троих привезли, ― громким шепотом затараторила подбежавшая медсестра. Это была самая сдержанная сестра нашей больницы. На моей памяти она не бегала никогда. Поэтому я сразу понял: счет идет на минуты. ― У взрослых угрозы жизни нет, а вот девочка… Сейчас она без сознания, посмотрите сами.
На одной из каталок худенькая девочка лет семи. На ее белом свитере с вышитой незабудкой огромное красное пятно ― кровь от проникающего ранения в живот. Светлые волосы ореолом вьются вокруг бледного личика. Кожа на нем кажется прозрачной. Если бы я не работал в экстренной хирургии, а был художником, то писал бы ангелов именно такими. Что-то толкнуло меня в грудь. «Неужели все?» ― с ужасом подумал я и положил два пальца на ее тонкую шею. От сердца у меня отлегло ― пульс слабо, но прощупывался. Я бегло осмотрел рану, проверил руками живот.
– В операционную, ― крикнул я, и каталка поехала в дальнее крыло ЦРБ. Пока ребенка готовят к операции, есть время и у меня ― иду мыться.
“Предоперационная (или санпропускной блок) ― особое место. То, что здесь происходит, для меня не только антисептическая обработка перед операцией, но и ритуал. Моряки разбивают о борт нового корабля бутылку шампанского, космонавты в ночь перед запуском расписываются на двери гостиничного номера, а хирурги перед операцией моются. Да, мыть руки перед хирургическим вмешательством ― неотъемлемая часть протокола, без этого врач не приступит к делу. Но для кого-то из коллег это только часть подготовки, для меня же ― таинство.„
Включаю воду. Из крана с легким шумом появляется струя, на которую смотрю несколько секунд ― пусть холодная пробежится. Говорят, вода успокаивает. Перед первыми самостоятельными операциями, конечно, был сильный мандраж, но он не вгонял в панику, а, скорее, заставлял собраться и сосредоточиться. Сейчас я провел уже много операций, и мандраж сменило другое чувство ― глубокая погруженность в момент. Мое восприятие становится чутким, острым, будто бы выкрученным на максимум. Считаю, что врач должен быть морально готов к операции. И именно в предоперационной внутри меня происходит душевная работа ― настройка на то, что мне предстоит. Я вхожу в нужное состояние сосредоточенности, внутренней ответственности за результат и сопричастности к чему-то Большему.
Подставляю руки под уже теплую воду, она мгновенно покрывает ладони и тонко струится по запястьям и предплечьям. Наношу антибактериальное средство ― запах резкий, но для меня привычен. Тщательно намыливаю руки отточенными движениями. Можно даже не засекать, сколько времени проходит, ― все по протоколу.
Сегодняшний случай ― трудный. Экстренная операция ― это как езда на высокой скорости: нет времени собрать подробный анамнез, провести все нужные исследования, а главное ― никогда не знаешь, с чем придется столкнуться. Значит, вся надежда на быструю реакцию и умение правильно оценивать ситуацию ― принимать сложные решения придется по ходу операции. Кого-то такая перспектива просто выбивает из колеи, а мне нравятся трудные задачи. В конце концов, зачем я столько времени учился, дежурил, неделями жил в больнице без сна и домашней еды. Этот сложный путь я проделал для того, чтобы сейчас мыть руки, а через несколько минут войти в операционную и сделать все, что в моих силах, чтобы спасти жизнь человека. Ощутить такое можно, только пока моешься, в операционной будет уже не до этого.
Ребенок на операционном столе всегда добавляет ответственности и накала. Нервы натягиваются сильнее, когда я вспоминаю красное пятно на белом свитере с незабудкой. Такое не забудешь. Невозможно даже представить, что я не спасу эту девочку, ― сама мысль об этом невыносима. Она не должна умереть из-за урода, который сел за руль пьяным. В какой-то мере я должен исправить случившуюся на дороге несправедливость. Получается, меня послал Бог, чтобы помочь этой девочке. Можно сказать, в предоперационной я стою в прихожей у Создателя. А значит, он мне поможет, и вместе мы справимся. Когда эта мысль впервые пришла мне в голову, даже дыхание перехватило. Но при подготовке к экстренным операциям времени на самолюбование нет. Зато есть несколько минут на молитву.
Не могу назвать себя примерным христианином. Я не воцерковлен, не соблюдаю постов, знаю лишь основные православные праздники и вместе с семьей крашу яйца на Пасху. И только. Намыливая руки, я веду с Создателем внутренний разговор. Это не каноническая молитва из тех, что прописаны в тонких книжечках из церковной лавки, а моя. Я прошу у Бога направлять мои руки, прошу послать сил провести эту операцию успешно. «Господи, пусть все будет хорошо», ― шепчу я.
Глубокий вдох, медленный выдох. Подняв руки уже привычным движением хирурга, я вхожу в операционную. Здесь пахнет антисептиками, озоном и сухожаром. Я очень люблю этот запах сухожара. Он словно переносит меня в детство: летние каникулы, я в деревне у бабушки, которая кипятит в огромной кастрюле полотенца. «Держись, я с тобой, ― мысленно обращаюсь к девочке на операционном столе. ― У тебя еще обязательно будет много летних каникул».
“Дальше ― никаких лишних мыслей, только работа. Весь мир для меня сжимается до размеров операционной. На время операции нет ни других городов, ни морей, ни Космоса, исчезает политика, растворяются новости, блекнут планы ― я не думаю ни о чем другом, кроме того, что делаю с пациентом прямо сейчас.„
Мне кажется, хирурги, получавшие в перестроечное время смешные зарплаты, оставались в профессии именно из-за этого острого наэлектризованного чувства значимости своей работы, которое появляется, когда спасаешь чью-то жизнь в операционной. Когда я перешел в пластическую хирургию, мне не хватало этого чувства, я тосковал по нему. Прислушивался к себе после операций и не встречал в душе даже тени тех ощущений, что испытывал в экстренной хирургии. Только спустя время я нашел в пластике особый смысл. И чтобы увидеть его, нужно было приглядеться.
