Куда он попал? Как называется это место? Что за пейзажи вокруг и почему они такие?
А ведь стоял прекрасный весенний день. Солнце не то чтобы жгло – скорее, приятно согревало, и многие прохожие стремились идти солнечной стороной, потому что – опять же – хотелось согреться, хотелось вобрать тепло и законсервировать его в вакууме верхней одежды. Ничего примечательного, обычные наряды: пиджаки, рубашки, штаны, кое-где промелькнули юбки, но не слишком ли холодно? Хотя да, день разгонялся, день все больше желтел солнцем, и даже с юбками теперь можно было смириться. А ведь юбки кружились, вздымались ветром, и как будто от них по всему телу проходил этот ветер, и по волосам тоже, меняя прически с удивительной скоростью, а для самых изысканных дам – с жестокой беспощадностью.
Прически менялись, как менялся поток людей на улице. Чуть больше, чуть меньше. Вот зазвонили колокола, и дети кинулись врассыпную по длинной мостовой, заглядываясь на чаек; кто-то на ходу успевал посчитать мелочь в кармане – а хватит ли на мороженое?
Но на мороженое хватит, сегодня же четверг: а по четвергам милый, с широченными усами, дядя Густав угощает бесплатно, да еще поливает сиропом и украшает вафельной трубочкой. Солнце уже жадно поглядывает на холодную белую массу, залитую в вафлю, так что надо поторопиться, обязательно надо поторопиться, чтобы побольше досталось.
Ведь дети этого города не привыкли делиться: они не знали, кто такие нищие, и за что им просто так дают деньги, не знали, что такое приюты, что такое благотворительность вообще – есть ли такое слово? Но даже если мы полюбопытствуем и заглянем в словарь, то, конечно же, его не найдем, потому что в городе этом словари-то и не выпускались, и про словарь я сказал, чтобы немного схитрить.
Какой хороший, ужасный город, как мерзко смотреть на эти довольные лица, измазанные мороженым, да еще и с сиропом, да на эти трубочки, торчащие изо рта во всю длину буратиновского носа. Как мерзко пахнет солью от прогретой воды, как неприятно обволакивает эта вода при первом погружении, а при втором – хотя какое там второе, достаточно и первого, чтобы почувствовать отвращение, чтобы поскорее выбежать, скрыться. Но для того, чтобы скрыться, нужно всевозможными прыжками преодолеть дурацкий песок, от которого начинают гореть ступни, от которого не отделаться до самых ступенек, ведущих наверх, а там, за ступенями – боже ты мой – уже успевший нагреться асфальт.
Ему это не нравилось, здесь не было жизни, не было того банального дыхания жизни, которое, казалось, было повсюду, по всему радиусу планеты, но только не здесь. Кто наслал проклятие на этот город и чем так провинились жители, что они сделали такого, за что их так мучают мороженым и морем и чайками, голосами безутешных чаек? Хотелось бежать, вопить, вырывать у детей трубочки изо рта; хотелось раздолбать лоток дядя Густава, осушить море, сочинить огромный пылесос и затолкать в него песок и – если получится – хотя бы чуть-чуть этого душного асфальта, чтобы только дать понять, предупредить: вы в опасности, а я сделаю все для того, чтобы вас спасти, чтобы ваши души наконец обрели покой.
