Варвара Оськина - Бумеранги. Часть 2

«Wind And Window Flower»

Р. Фрост (Перевод В. Топорова)

Влюбленные, вот вам рассказ

О том, что такое любовь.

Она была розой в окне,

Он – ветром ночных холодов.

Заметил её он, когда

Январское солнце взошло,

И в клетке проснулся щегол,

И разындевело стекло,

Заметил её он в окне,

Не ведая, что предпринять, —

Заметил – и прочь полетел,

Чтоб ночью вернуться опять.

Но лишь зимним ветром он был. —

Зимою же всё естество

Скрывается в спячку, в снега… —

Не знал о любви ничего.

И всё-таки он тосковал,

И рамы оконные тряс,

Чтоб роза не вздумала спать

Сейчас, когда здесь он как раз.

И может, она бы сдалась

И с ним ускользнула во мрак

Оттуда, где тишь и покой,

Где зеркало, стол и очаг,

Но нечего было сказать

Ей зимнему ветру в ответ —

И в тысяче миль от неё

Он встретил назавтра рассвет.

6 лет назад

Чикаго, штат Иллинойс

Апрель

Джил сбежала по ступеням вниз, вырвалась из душного холла на залитую дождём улицу и растерянно заозиралась по сторонам. Первой реакцией после непродуктивного, но очень эмоционального битья чашки, было желание собрать вещи и бросить Рида вместе со всеми его скандалами. К чёрту! К дьяволу! В преисподнюю! Потому что все эти месяцы и даже годы она, видите ли, переживала. Она, чёрт возьми, думала о совершенно ненужных вещах. Воображала, искала хоть какой-нибудь шанс. Пока Бен… Бен, раздери его тысяча чертей, трепетно рассказывал о чувствах, приручал лаской, добивался искренностью, читал морали, хотя сам… Джил зарычала.

О, разумеется! Она с извращённой дотошностью изучила документ на сайте «Чикаго трибюн». Выучила до последней ошибки даже не заявление, как драматично назвали кусок бумажки ведущие утреннего телешоу, а письмо, адресованное, конечно же, Риду и полное отчаяния того сорта, что испытывает каждая изнасилованная женщина. Опустошение.

«Мне было больна! И ты эта знал. Тебе эта нравилось!» – писала несчастная. И Джил с содроганием вспоминала последний опыт с собственным мужем. На душе было удивительно гадостно, однако, заприметив автоматы с газетами, Джиллиан трясущейся из-за амфетамина рукой вставила в отверстие мелочь. Она пыталась понять, отчего же её так это задело. Почему? Из-за чего? Это не первый скандал и, если хорошенько подумать, пока даже не крах всей кампании. Однако на сердце было мерзко как никогда. Ведь это же Бен! Её волшебство! Разве человек, которым она восхищалась, которого ставила выше любых известных политиков, кого так отчаянно и безнадёжно любила… Разве он посмел бы так поступить? Разве сумел бы опуститься так низко? Но, взяв в руки «Чикаго трибюн» и опять взглянув на письмо, она медленно прикрыла глаза. Видимо, поступил. Видимо, сделал.

Собрав в кулак истощившиеся моральные силы, Джил свернула газету и быстро зашагала к метро. Сердце колотилось, точно безумное, и грозило выскочить из груди то ли из-за стимуляторов, то ли из-за безумного гнева. Честное слово, Клейн с ней в жизни не рассчитается за такую кампанию. Впрочем, несмотря на свои собственные проблемы, старик вряд ли обрадуется, если Джил оставит Рида на съедение прессе. Он даже мёртвый будет пропихивать в Конгресс свой закон. Да впрочем, она никогда и не собиралась бросать. У неё не получилось забыть Бена за шесть мучительных лет, так неужели один-единственный случай станет той точкой, что перевернёт отношение…

Она резко остановилась, чем вызвала ругань едва не споткнувшегося о неё прохожего, но даже не заметила этого. «Джил О’Конноли нье из тьех, кто мьеняет свои убьеждения. Но, может, совсьем скоро это измьенится…» – прозвучал в голове приторный голос. Застонав, Джиллиан сжала переносицу дрожащими пальцами и рассмеялась.

– Какая ты мразь, Сандерс, – пробормотала она и снова зашагала в сторону станции.

У Джил пока не было идей, как им быть дальше, всё зависело от того, что скажет Бен… Но, набирая номер Энн, она не сомневалась, что и в этот раз справится. Не могла иначе. Не имела права. Но, Бен! Чёрт возьми, Бен!

В девять часов утра в метро было не протолкнуться. Повсюду кишели люди, которые старательно разбрызгивали со своих зонтов воду. Они дышали в затылок, толкали в бок и слишком громко переговаривались, разнося по подземке аромат кофе и мятной жвачки. Едва не до боли сжав зубы, Джиллиан принялась мелко и часто дышать через рот в попытке из последних сил подавить тошноту. Впившиеся во влажные страницы пальцы давно онемели, спина покрылась испариной и казалось, что от любого движения Джил вот-вот сорвётся в бесконтрольную рвоту.

Через силу запихнув себя в полный вагон, она вытянула руки по швам и постаралась не дотрагиваться до поручней и пассажиров. Поезд трясло и с грохотом качало на каждой неровности железнодорожного полотна, пока мимо проносились огни тоннелей и станций. Хотелось закрыть глаза и представить, что этого утра не было. Как не было вчерашнего вечера, последнего месяца, а может, и целого года. Но вместо этого взгляд то и дело натыкался на заголовок треклятой газетки, будто всё население Иллинойса решило разом ознакомиться со светской хроникой.

Люди обсуждали, негодовали, строили догадки, искали объяснения, пока Джил тихо фыркала в высокий воротник пальто. Это смешно! Какое может быть оправдание для насилия? Нет, для публики Джиллиан, разумеется, его найдёт, но в своей душе вряд ли. Она должна узнать правду. Самую некрасивую, отвратительную, тошнотворную. Ей было надо, чтобы Рид лично рассказал, как грубо поимел какую-то девку. Произнёс это тем самым ртом, которым признавался в любви и целовал.

Брезгливо дёрнувшись, Джиллиан почувствовала, как от этих воспоминаний вдруг стало хуже. Дурнота оказалась почти невыносимой, и Джил едва слышно застонала, ощутив во рту привкус желчи. Она попыталась втянуть спёртый воздух вагона, но подавилась им и в последний момент успела удержать рвотный позыв. От этого перед глазами заплясали белые точки. Сознание решило уплыть за горизонт, но тут кто-то больно толкнул в рёбра, и Джил через силу очнулась.

Нужная станция встретила приятным безлюдьем и сырым ветром, что рыскал под мутной пластиковой крышей платформы. Джиллиан никогда не бывала в родительском доме Бена. Знала адрес, видела фотографии белого особняка, окружённого толстыми прутьями кованого забора, но ни разу не переступала порог. Все встречи проводились в офисе Рида, а попытки разговоров с Алишей – в те дни, когда она приходила выклянчить денег у мужа. И вот теперь Джил впервые спешила по маленькой улочке, которую застроили гнёзда чикагской бизнес-элиты. Главный город Среднего Запада был очень богат.

Золотые часики на руке показывали чуть больше половины десятого, когда она нажала кнопку электронного колокольчика. Джил не знала, дома ли Бен, читал ли новости, обрывал номера знакомых репортёров и адвокатов. Он больше ей не звонил. Уже четыре часа. С тех самых пор, как прошёл последний из семидесяти с лишним вызовов, от которых всю ночь сотрясался брошенный в коридоре телефон. Джил лишь надеялась, что он пытался предупредить именно об этом, а не искал очередных поводов для объяснений в любви. Она вздохнула и в этот момент дверь перед носом открылась.