Я расскажу вам одну историю.
Она не отпускает меня до сих пор.
Эти жуткие события произошли
в городе Владимире…
Мои знакомые – молодая пара – купили квартиру в четырнадцатиэтажном доме на стыке Добросельской и Егорова. Квартира продавалась с мебелью и некоторыми вещами прежнего жильца. Лет десять назад он пропал, и всё это время помещение пустовало, владельцы не могли найти ни арендаторов, ни покупателей. Место никому не нравилась, там было жутко неуютно.
– Эта квартира словно гнала от себя всех… – рассказывали соседи, когда я стал выяснять обстоятельства всей этой истории с бюро ритуальных услуг, чтобы написать какой-нибудь интересный очерк. – Нам и самим-то рядом с ней как-то не по себе. Пустует и пустует. А всё кажется, что там будто и есть кто-то…
Но моих знакомых квартира привлекла доступной ценой. На следующий же день после сделки они взялись разбирать старые вещи, большую часть хотели просто выкинуть. В комнате у окна стоял письменный стол (старый, советский – как из какой-то конторы), а на нём – чёрная печатная машинка. Неработающая. Клавиши не нажимались, чернильная лента засохла, механизмы не проворачивались. В общем – железо, мусор. Но когда её подняли, под ней обнаружилась тонкая пачка листов. Машинописный дневник прежнего жильца. В углу мелким почерком было указано никому не известное имя – «Вадим Корнилов».
Содержание этих записей встревожило всех.
Привожу без малейших изменений:
…………………………………………………………
Я сжёг свой старый дневник. И на что я тогда только жаловался? Это была просто жизнь, а сейчас… сейчас я боюсь подойти к окну, боюсь включить свет, даже лишний раз не хожу по квартире, потому что полы в прихожей скрипят, и мне кажется, что с той стороны входной двери уже кто-то стоит и слушает, дома я или нет.
Теперь я понимаю, что творилось в душе у Кирилла Андреевича. Он так хотел рассказать о своей беде, хотел предупредить всех нас, но не мог. Даже не мог написать об этом прямо, поэтому зашифровал свою историю в художественном тексте.
Я до сих пор пытаюсь себя разбудить, прошу Бога, чтобы всё это оказалось ужаснейшим сном, но у меня не получается проснуться. Если это и сон, то я в нём заперт.
Я расскажу. Напечатаю. На мои руки Он не смог наслать немощь.
Помню, возвращался домой со своей мерзкой работы. Я был «писарем» во Фрунзенском районном суде, рядом со знаменитым Владимирским централом. Сидел целыми днями на заседаниях и вёл стенографический протокол – печатал, печатал, печатал. Жалкая работа. Не этим хотел заниматься в жизни. Я закончил филфак нашего Владимирского пединститута, но работать по профессии не смог, у меня не получалось заинтересовать учеников, они были сложные, никого и ничего не уважали, и в какой-то момент я всё бросил и ушёл из школы. В суд устроился по знакомству, просто от безнадёжности. Это была дыра, платили две тысячи в месяц, у них для меня даже стенографической машинки не было, валялась сломанная, и я таскал свою печатную. Как-то справлялся. Бардак полнейший.
В тот день я устал больше обычного, машинка была тяжёлой, я нёс её то в одной руке, то в другой. Мог оставлять и на работе, но она досталась мне от деда, старого преподавателя литературы, и я боялся за её сохранность, в нашем городе украсть могли и из здания суда.
Судебное заседание продлилось часов восемь, разбирали дело группы убийц. Голова болела, ныли кисти рук. А с серого неба падали ледяные капли, весна была холодной, и на душе становилось всё хуже.
На остановке на фонарном столбе я заметил объявление. На промокшем тетрадном листе было написано, что некий Кирилл Андреевич ищет хорошего машинописца, способного очень быстро фиксировать читаемый автором текст, объём работы большой. Ниже был указан адрес.
Моей мизерной зарплаты ни на что не хватало, а это объявление было как будто прямо для меня. Я сорвал бумагу и пошёл домой.
После работы отправился по указанному адресу. Писатель жил недалеко от меня, в пятиэтажке на улице Юбилейной. Поднявшись на третий этаж, я позвонил в дверь. Ответа не последовало. Подумав, что Кирилла Андреевича нет дома, я собрался уйти, но вдруг послышался робкий голос:
– К-кто там?
– Я по объявлению.
Замок щёлкнул, дверь приоткрылась. В проёме показался невысокий седой мужчина, он боялся открывать дверь настежь. «Понятное дело, столько грабежей в городе…» – подумал я.
– Вы Кирилл Андреевич?
– Да, это я. Вы п-проходите, раз по объявлению, – впустил он меня, заметив у меня массивный чёрный футляр с машинкой.
В квартире писателя пахло погребом, землёй. Какая-то сырость стояла в воздухе, кругом пыль, мрак (дневной свет заслоняли тяжёлые шторы), лишь старая лампа освещала комнату, вдоль стен – стеллажи с книгами, причём даже с очень старыми. Кирилл Андреевич указал мне на диван, а сам сел за письменный стол, заваленный бумагами, и повернулся ко мне.
– Я-то уже думал, что никто не откликнется, – произнёс он. – Как вас зовут?
– Корнилов. То есть… Вадим. Просто на работе всегда все «Корнилов», «Корнилов»…
– А вы случайно не родственник профессора Корнилова, Алексея Алексеевича?
– Это мой дедушка.
– А ведь я его знал! – вдруг оживился писатель.
– Правда?
– Да, очень хорошо знал. Он меня многому научил. Мы даже вместе вели одно исследование.
– Какое?
– Да так… филология, рылись в старых текстах. Искали одну вещь. Это была наша мечта… Но потом Алексей Алексеевич умер, лет десять уже прошло ведь. А я продолжал искать… – тут он замолчал, не став договаривать.
– И нашли? – спросил я.
– Да, – кивнул он. – Нашёл. Совершенно неожиданно. При чём, здесь – в нашем городе.
Я хотел уточнить у него, о чём именно идёт речь, но он, почувствовав это, перешёл к другому:
– Вижу, у вас с собой печатная м-машинка…
– Да. Это мой рабочий инструмент.
– А кем вы работаете?
– Стенографистом в районном суде.
– А разве там ещё не используют компьютеры?
– Да какие там компьютеры… Им до печатных машинок-то далеко, – попытался я пошутить, но писателю было не смешно, да и мне, никогда не умел быть весёлым.
– Понятно, – сказал он помолчав. – Очень хорошо, что у вас есть опыт этой работы. Вы мне подходите.
