Константин Кокозов - Царь Борис

1

Бориса Ивановича Елина, первого секретаря Павловского райкома партии Краснодарского края, жарким августовским днём тысяча девятьсот восемьдесят первого года срочно вызвали в Москву, к самому Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу.

Как обычно, ровно в восемь-ноль-ноль Борис Иванович проводил ежедневную утреннюю планёрку со своими секретарями и завотделами. Планёрка на этот раз посвящалась уборочной страде. Настроение с утра у первого было отличное. Только что он поговорил с младшей, самой шустрой и любимой дочерью. Она сообщила отцу, что получила на руки красный диплом МГУ им. Ломоносова и скоро, а может быть на днях, приедет домой, и не одна, а со своим парнем, женихом, исключительно хорошим человеком.

Борис Иванович всегда, когда говорил с младшенькой, с Таней, озорной и необыкновенно умной дочкой, таял прямо на глазах, как снег под палящими лучами весеннего солнца. Таня имела обыкновение телефонный разговор оканчивать следующими словами:

– Пап, береги себя для России! – и вешала трубку.

При последних словах дочери Елин долго хохотал, поднимаясь со своего кресла и бесцельно шагая по большому секретарскому кабинету. А в этот раз он ещё и подумал, что надо будет готовиться к свадьбе и закатить такой пир, чтобы весь край ахнул. Великолепное расположение духа первого в районе человека вызывалось ещё и неплохим состоянием райкомовских дел. Уборочная страда шла полным ходом. Погода в этом году приняла сторону Елина и ни разу ещё не подвела. Почти с первого дня уборки стояли сухие солнечные дни. С каждого гектара в хозяйствах селяне получали невиданные доселе урожаи, на пять-шесть центнеров с гектара больше, чем в прошлые годы.

Получалось, что у первого секретаря не оставалось причин для плохого настроения. Ну как же? – Хорошо всё дома. На работе так же. В сердечных делах тоже одни радости. Сказать по секрету, так у Бориса Ивановича была очень молодая любовница, учительница английского языка первой школы станицы Павловской. Её недавно, месяц тому назад, удалось пристроить третьим секретарём райкома комсомола, тем самым приблизив её рабочее место, а значит, и её самоё, к себе самому. Благо райком комсомола находился в том же здании, что и партийное руководство – двумя этажами ниже. Так что теперь её можно было видеть чаще и по поводу и без повода.

Однако Борис Иванович имел привычку даже при самом превосходном настроении напускать на себя пасмурный вид, собрав на лбу все морщины лица, так что рыжие густые брови закрывали глаза. Это он делал так, чтобы своим подчинённым не давать расслабиться, не расхолаживать дисциплину в райкоме, строгую, твёрдую, держать своих подчинённых на дистанции от себя. И это ему удавалось. Его огромный богатырский вид, двухметровый рост, широкие плечи и пудовые кулаки поневоле

даже на расстоянии вызывали у окружающих уважение, переходящее в оторопь. А должность первого секретаря райкома, делающая люфбого человека могущественным и всесильным в масштабе района, многократно увеличивала возможности Елина, чтобы с ним по-настоящему считались.

2

Его признавали, его уважали, а вернее, немного боялись. Боишься – значит уважаешь, – любил повторять Борис Иванович слова Сталина, вычитанные им много лет назад в библиотеке Высшей партийной школы при ЦК КПСС в столичном городе Москве. Кстати, там он, Борис Иванович, и познакомился с Николаем Андреевичем Вороновым, тридцатидвухлетним молодым человеком, работавшим инструктором обкома партии в Омске и так же, как сам Елин, заочно повышавшим свои политические знания в ВПШ. С Вороновым Елин подружился очень крепко, жили в одной комнате вдвоём, ели с одного стола, ходили вместе по широким столичным улицам и бульварам. Случалось, и заходили в какой-нибудь приличный ресторан, чтобы пропустить стаканчик-другой хорошего армянского коньяка после многочасового выслушивания нудных речей преподавателей школы о бессмертных идеях марксистско-ленинского учения.

Воронов, как и он, Елин, был сложен собой по-богатырски, крупный, ладный, неотразимый. Правда, Николай Андреевич был более интеллигентен, чем Борис Иванович, и тем самым выигрывал больше в кругу знакомых и незнакомых, везде, где бы они ни находились вместе.

Николай Андреевич и одевался поскладнее, поаккуратнее, чем Борис Иванович. Елин мог в парадном костюме с галстуком на шее плюхнуться на заправленную кровать и полежать, а то и вздремнуть, переворачиваясь во сне то на бок, то ничком. А потом, проснувшись в этом же костюме, похожем на тряпку, разжёванную коровой, мог выйти на улицу и даже отправиться на занятия. Николай Андреевич никогда этого себе не позволял. Приходя домой, он тут же переодевался в свой синего цвета шерстяной спортивный костюм, а парадную одежду, тщательно осмотрев со всех сторон, стряхнув с него все пылинки, с наслаждением, не торопясь, развешивал на предназначенном для одежды месте в шкафу. Кроме того, Борис Иванович мог одну и ту же рубашку носить целую неделю, не обращая внимания на то, что воротничок от пота и пыли изрядно почернел. Он любил подшучивать над Вороновым, который ежедневно натягивал на себя новую свежую рубашку и по этой причине занимался каждый день стиркой.

Коля, – говорил Елин, лёжа на боку и наблюдая за тем, как тщательно, с мылом, драил Воронов внутренние стороны тех мест рубашки, которые быстрее всего подвергаются изменениям под влиянием атмосферных явлений природы, – от частой стирки ты в два раза сокращаешь продолжительность жизни своего белья. И где ты там видишь грязь? – и он брал со стула ещё не замоченную одежду и скрупулезно исследовал, переворачивая её то так, то этак, подносил к носу и принюхивался. И, перекосив лицо в удивлении, заканчивал свою мысль:

Вроде идеально чисто, стоит ли из-за этого ежедневно на корточки садиться!

Николай Андреевич в первые дни знакомства и соседственного проживания старался приучить своего нового товарища из Кубанских степей к аккуратности, блеску в смысле ношения одежды.

Несколько раз, стирая свои рубашки, не чурался выстирать и Борькино ношеное бельё, вплоть до трусов. Но потом, видя, что молодого инструктора райкома из Краснодара не волнует и не тревожит, в каком виде он появится в обществе солидных людей, – в брюках со стрелками или без них, с воротником стоячим и снежной белизны или с измятым воротником на горловине рубашки, перестал воспитывать вкус к шикарному ношению одежды.

Горбатого могила исправит, – подумал Воронов. – Больше будет жену любить и семьёй дорожить, если сам себя не способен обслуживать, разлучившись с ней на короткий срок. И то хорошо.