«Столкнулся я тут недавно с издательским делом. Книжку требовалось одну напечатать. По минному делу. И вот, что я вам скажу: современное состояние книгоиздания автоматически отсеивает всех тех, чьи работы не укладываются в концепцию буржуазного общества потребления. Будь Вы хоть трижды Толстым и четырежды Хемингуэем, вы не сможете издать ровным счётом ни единого экземпляра, пока не опуститесь до уровня среднестатистического бумагомараки. Ибо, его книги продаются, а Ваши – нет. Литература перестала быть путеводной звездой, зовущей в неведомое, перестала учить думать, фантазировать и делать выводы. Она теперь только развлекает. Чтение книги перестало быть трудом, оно превратилось в процесс подобный процессу поглощения гамбургера. Прочитал и выкакал.»
Роберт Джордан «Испанский дневник»
Данный текст является художественным произведением. И, хотя он создан автором на основе вариаций виденного, слышанного и частично испытанного, расценивать содержание, как имеющее под собой реальность, можно лишь с крайне большими допущениями, невозможными в нашей зачуханной бытом жизни, помноженной на короткую память и квартирный вопрос. Поэтому все совпадения имён, мест действий, снов, слов и детских прозвищ прошу считать случайным стечением обстоятельств. Пусть вам и показалось, будто в каких либо из этих событий вы принимали участие.
Говоря простым языком, ничего из нижеизложенного никогда не происходило, не происходит и происходить не намерено. А если вы придерживаетесь иного мнения, то будьте готовы предъявить доказательства.
1А. Мы умчались вдаль на чужой электричке…
Чужого горя не бывает,
Кто это подтвердить боится, —
Наверно, или убивает,
Или готовится в убийцы…
К. Симонов.
Когда в очередной раз речь зашла о том, чтобы пригласить на обед Павла Викторовича, нашего дальнего родственника, бабушка Катя выразила сожаление, что Пашка Туров давно к нам не заглядывал, а сам я, почти год, как перестал навещать Ложкиных. Павел Викторович и Туров проживали тогда в одном районе, именуемом в городе «Вишнёвкой», хотя ни тот, ни другой не подозревали о существовании друг друга, и вообще, лично были не знакомы.
Небо над тем районом, где они обитали, имело, в основном, цвет густой вишнёвой наливки, от этого сходства и пошло, данное неизвестным острословом, название, ставшее со временем, в некотором роде визитной карточкой городка. Объяснялся, столь несвойственный привычным небесным цветам оттенок, побуждающий, впервые увидевшего его сельского жителя, удивлённо тыкать пальцем в вышину, толкать, при этом, шедшего рядом товарища, и вопрошать: «Эт чё, Миха, у них тут, испытания проводят, чё ли?» и добавлять: «Фууу, ну и вонишша! Точно у нас на коровнике!», расположением в городской черте нескольких химических предприятий, щедро делящихся с жителями Нижнего Тачанска радужными выбросами и оригинальным набором ароматов доброй части периодической таблицы Менделеева.
Обычным свежим майским утром, после ночного дождичка, в четверг, проезжая мимо стоянки у железнодорожного вокзала, откуда открывался особенно апокалиптически—зачаровывающий вид на тянущиеся в высоту разноцветные хвостищи дымов, постепенно смешивающихся и придающих, тем самым, друг другу дополнительные серо—ядовитые оттенки, я стал невольным свидетелем того, как мальчик, лет, примерно, пяти, зачарованно глядя в пыльное трамвайное окно, на клубящиеся вверху разнокалиберные волны, спросил мать, на коленях которой уютно расположился: «Мам, а там облака делают, да?» Я усмехнулся, расслышав по—детски наивный вопрос, но не узнал, что ему ответила мама, достаточно миловидная молодая женщина, одной рукой беспрестанно одёргивающая подпрыгивающего у неё на коленях сына, а второй поправляющая короткую причёску, и прикрывающая лицо от лучей восходящего солнца, бьющих в стекло с левой стороны. Именно в тот момент, когда она в очередной раз, поправив причёску, взялась что—то объяснять сынишке, успевшему уронить белую лёгкую бейсболку на пол вагона и, уже вскочившему на ноги дабы её подобрать, раздался усиленный динамиком голос водителя трамвая, едва разборчивый из—за фонового треска и шипения:
– Улица Парковая. Следующая остановка – Луговая.
Луговая являлась той точкой, где мне следовало сходить, и я оторвался от поручня, сделал шаг, остановившись у вагонной двери и опёрся на неё рукой. Конечно, я вроде бы нарушал требование, начертанное белыми полустёршимися трафаретными буквами на стекле: «Не наваливаться на дверь во время движения трамвая», но так делали все, а, если воспринимать намалёванное требование буквально, то я и не наваливался, а всего лишь слегка опирался. Кондуктор, в начале пути получившая с меня плату за проезд, спокойно подрёмывала на сиденье у кабины водителя. Через пару минут дверь вагона должна была с лязгом откатиться вправо и выпустить меня на улицу. Провожая взглядом ползущие за окном тополя с юными, покуда не успевшими покрыться слоем серой пыли, листочками, дорожные столбы, несущие на себе электрические провода, легковушки, обгоняющие наш трамвай, я заметил в стекле двери и отражение мальчика, вновь усевшегося на колени матери, успевшей, пока сынишка поднимал с пола кепчонку и неловко сбивал с неё мусор, поправить свою короткую зелёную юбочку. Мать что—то снова принялась рассказывать ребёнку, но я не разбирал слов, произносимых женщиной, до меня доносился чуть слышно звук её голоса, напоминавший журчание лесного ручейка.
Вместе со мной из трамвая вышли три человека, – два парня лет двадцати, быстрым шагом заспешивших по асфальтированной дорожке вниз улицы, и высокая, длинноволосая, близоруко щурившаяся девушка, подносящая запястье с часиками почти к самому носу. Здесь, на Луговой, с трамвая сходили студенты, предпочитавшие данный, относительно дешёвый, вид городского транспорта. Надо признать, это не лучший вариант выбора пути, ведь отсюда до ВУЗа оставалось пройти около километра.
Перебежав лёгким шагом брусчатку, я обернулся назад, посмотреть, как, кряхтя и постукивая колёсами на стыках рельс, незаметно набирая скорость отъезжает трамвай, увозящий маму и её любознательного, бойкого сынишку. В этом городе меня никто не знал, я тоже не водил знакомство с 99,9% населяющих Тачанск граждан, поэтому и не стеснялся носить очки, но и в них не сумел разглядеть минутных попутчиков, сидевших у широкого окна, выходящего на другую сторону дороги.
Трамвай оставался, хочешь не хочешь, платным транспортом, и деньги с пассажиров взимали исправно. Однако, в резерве находчивых школяров имелся один хитрый способ проехаться до института почти за так, условно—бесплатно. Я имею в виду электричку. Она отправлялась с вокзала в областной центр в 07:31, за полчаса до занятий. Проехать в ней требовалось всего один полустанок, и студенты, пользуясь тем, что контролёры не брались шерстить всех подряд на столь малой дистанции, выстаивали 4 минуты пути в провонявшем дешёвым табаком тамбуре, или занимали самые ближние к раздвижным, хлопающим во время поездки дверям, скамьи.
