I
Холодный мартовский вечер медленно опустился на крупный Ирландский город. Лазурные одеяния приближающихся сумерек укрывали Белфаст вместе с прилежащим заливом. Воды того были холодны и суровы, их колыхал порывистый ветер. Стремительные потоки воздуха играли с волнами и мягко продвигали их к берегам. Там, на суше, один за одним загорались фонари, оконца жилых домов и прочих зданий. С двумя последними, однако, возникали трудности в рассмотрении и распознании. Все потому что из залива были видны лишь огни верфи и ее составляющие.
О, верфь! Она – место рождения судов, их колыбель, их родная «матерь»… И так прекрасно, и так печально вновь возвратиться сюда спустя продолжительное время…
Олимпик, спроектированный и сконструированный данным производителем, медленно шел домой, в «Харлэнд энд Вольфф». Пароход признал родные места: широкие просторы местных вод, канал «Виктория», углубляющийся в город… Он знал – здесь его ожидают, подготавливают «постель» в сухом доке. В конце концов неприятное положение вынудило лайнер прийти на ремонтные работы. Но нет, к черту обстоятельства! Ему и думать не хотелось о таком конфузе. Он лишь наслаждался криками чаек вдалеке, Ирландским ветром, ласкающим его корпус, и легкими волнами, манящими к суше.
Олимпик приближался к верфи… все ближе, ближе… Заметив вдалеке несколько плавучих огней, пароход издал три громких гудка. Таким образом он извещал, что готов принять помощь буксиров.
«Полный назад!» Приказ принят! Лайнер, бесспорно слушаясь старпома, реверсировал поршневые двигатели, а им, в свою очередь, поддались и гребные винты. Он совершил это для наиболее быстрой остановки. Постепенно, под действием обратного вращения боковых винтов, скорость Олимпика начала спадать.
Проходит минута, две, но пароход все еще находится в движении. Три минуты, четыре, и наконец громоздкий механизм полностью остановился. Олимпик услышал приказ «Стоп машина!» и прекратил вращение основных движителей. Он остался дрейфовать на неспокойной воде, ожидая дальнейшей помощи от представителей рабочего класса.
Прожектора вырисовывались все четче, а затем, по мере их приближения, вырастили под собой четыре темных силуэта.
Вскоре буксиры подоспели к пароходу и немедля начали подготовку к обыденной работе.
– Ваша милость! – воодушевленно поздоровался один из них. – Как мы рады повидать Вас на верфи!
– Доброго вечера, уважаемые! – вежливо поприветствовал буксиры корабль. – Погода сегодня не лучше, чем днем ранее…
– Да, в этом Вы точно правы, господин Олимпик! – согласился второй рабочий.
После кратковременного диалога все четверо заняли свои позиции. Двое перешли к кормовой части, а еще двое остановились по обе стороны от форштевня судна.
«Подать буксирные концы!» – последовала команда от лоцмана с его палубы. Рабочие же послушно ожидали, пока матросы с борта буксируемого бросали им канаты. После закрепления тросов к буксировочным швартовам лоцман сообщил приказ по мегафону: «Начинайте буксировку!» Буксиры, услышавшие указание, тронулись, и под соответствующими командами потянули огромный лайнер за собой. Олимпик пошел вперед, навстречу каналу «Виктория», где наконец сможет повидаться с…
– Позвольте поинтересоваться, – вскоре решил спросить у парохода тот самый второй рабочий, шедший по правому борту, – что же Вас привело в такой неблагоприятный день в родной Белфаст?
Первый же, придерживающийся кормовой части лайнера, шикнул и еле слышно воскликнул:
– Что за вопросы, черт тебя дери?! Забыл? У господ не спрашивают…
– Ох, что лишнее беспокойство! – перебил его Олимпик. – Должно быть, Вы, уважаемый Хаскиссон, не помните, что я немного проще, нежели другие представители аристократического общества. – Далее он обратился к заинтересованному: – Я отвечу на Ваш вопрос, мистер… О, прошу прощения, забыл Ваше имя…
– Что Вы! – выдал второй буксир. – Бросьте извиняться, господин Олимпик! Мое имя – Хорнби.
– Да, точно, припоминаю… – выдал пароход. – Так вот… – Лайнер проявил эмоцию то ли серьезности, то ли негодования. – Я прибыл сюда по весьма, я бы сказал, стыдным обстоятельствам. Да, это можно описать именно так. Сказать проще, я странным образом лишился лопасти винта и теперь нуждаюсь в кратковременном ремонте.
– Как жаль, что так произошло! – вдруг подал голос третий рабочий. – Мы очень соболезнуем.
– Бросьте, Геркуланум! – произнес Олимпик. – Нет необходимости волноваться. Такова жизнь. Она заставляет нас коем-то образом пострадать, но из положения всегда найдется выход. К примеру, поставлю себя на место сэра Хоука. Думаю, о нем вы знаете после того осеннего происшествия, не так ли?
– Да, да, конечно! – согласились все буксиры разом.
– Сэр Хоук… – Пароход хмыкнул и перевел разговор. – Знаете, я считаю, что страдание заключается в боли и степени разрушения. А тем более если речь идет о том случае… а именно случае с тем крейсером, когда мы… – усмехнулся Олимпик, – когда мы оба не смогли поделить курс. Я бы умер, клянусь, чувствуя всю ту боль и каждую треснувшую металлическую пластину, будь я, как и говорил, на его месте тогда! И ведь до сих пор не понимаю, с чего я вдруг оказался настолько противен сэру Хоуку, что ему пришло на ум ударить меня прямиком в правый борт. Будто он был слеп! Нет, действительно, не могу даже предположить… Возможно, уважаемый в действительности оказался слеп, а быть может и не виновен он вовсе. Что было, то было, и неизвестно, как это произошло, да с чего бы вдруг!… Но суть не в том. Суть в боли и страдании. Ведь пострадали оба, но по разной степени разрушения. Вот сэр Хоук, хоть и пострадал сильнее и, прошу прощения за столь интимные подробности, страшно разворотил форштевень, смог выйти из неприятного положения и продолжить свою деятельность. А ведь казалось, что вот и его конец! Но Бог милосерден! И вот же, я считаю, что именно это и является страданием: едва ли не погибнуть и претерпеть страшнейшие муки. А что уж там, – фыркнул пароход, – потерять винт! Ох, нет, даже лопасть винта! Это еще не страдания. Лишь крупинка.
– А что же Вы думаете на счет душевных мук? – поинтересовался четвертый буксир, ведущий лайнер по левому борту. – Ведь они также могут спровоцировать настоящую боль!
– Позвольте, Вы Херальд? – уточнил Олимпик.
– Совершенно так, – ответил тот.
– Я вынужден разочаровать Вас, ведь в душевные страдания я не верю, – выдал пароход. – Ни в коем разе не скажу, что отрицательные эмоции могут навредить душе до состояния, как Вы сказали, настоящей боли. О, нет! Все это чушь, да и только. Страдание – есть разрушение, но никак не эмоции.
– Что ж, должно быть, Вы и правы, – выдохнул Херальд небольшим количеством пара.
