«Мы встретимся там,
где нет темноты.
Дж. Оруэлл «1984»
Две половины Луны: стеклянно-фосфоресцирующая, нарочитая, лживая и честная, скрытая, измождённо-тусклая. Тайное и внешнее, как белёсая, девственная кожа и синюшные вены, копошащиеся в ней, жирные, скользкие. Шар, рассечённый пополам, – идеальная вертикаль, точно шрам или молния на одежде – хочется вскрыть, заглянуть внутрь: что там, под кожей Луны?
Небо больше не тошнит закатной кровью, стало темно и холодно. Силуэты кривляющихся мерзких тополей, покрытых нарывами пробивающейся листвы, шатаются в пространстве, не зная ни покоя, ни счастья. Только ветки, ветер и точки инъекций мёртвого звёздного света прямо в пустоту. Где-то бесконечно ругаются люди. Сигналят машины. И так мало места.
Света нет, комната глуха, здесь тоже небо. Вместо звёзд огни на ноуте и колонках – зелёные точки – мои бесценные изумруды.
Холодно. Тюрьма. Голоса.
Голосят за стеной обо мне, но на самом деле о себе. Скандал в надежде на примирение – так обыденно, что всё тело чешется в нервном спазме: лучше для меня… лучше для себя… ты виноват… ты виновата… – кому, спрашивается, становится лучше от этой мышиной возни? Если выяснить, кто виноват, можно всё исправить? Заткнитесь уже! Хотя пусть, лишь бы сегодня не добрались до меня. Ненавижу вопросы. Мне нечего ответить. Они и сами не знают ответов, но когда у них заканчиваются вопросы друг к другу, они начинают пытать меня. Я не ваша жизнь! Разве это так сложно? Голова болит. Отчаянно хочется курить, но в целях самосохранения необходимо оставаться в укрытии. Как можно дольше.
Начался дождь – барабанит по подоконнику. Тяжёлые капли шлёпаются, разлетаясь вдребезги о плавную поверхность. Соскальзывают, растекаясь, то ли слезами, то ли слюнями оголодавшего мира. В ночи он темнее, чем на самом деле, серо-синяя кожа превратилась почти в чёрную, бликующую зрячей половиной Луны и фонарями. Гладкий, спокойный, надёжный. Смотрит в моё окно на седьмом этаже, осторожно ворочая хвостом. Морщинистые дуги складок вокруг большого чёрного глаза, такого родного, грустного и понимающего – прямо напротив, за стеклом.
Самые большие глаза в мире и самые слепые. Самые мои.
Дождь всё сильнее – струи извиваются на упругом теле, будто внешние вены. Клубится пар. Вдалеке болезненно пищат чайки. Глаз смотрит.
Порыв ветра – едва солоноватый привкус свежести. Вздрагивает телефон, разъедая темноту изнутри, – новое сообщение, номер неизвестен. Кит выбрасывает в воздух шипящий десятиметровый водяной столб.
«старайся идти
за мечтами,
а не за людьми»*¹
Желтоватый электрический свет похожий на бледную мочу льётся с потолка по стенам. Краны в ванной и раковине открыты – маскировка. В зеркале отражение – чужое и пугливое. Глубокая ночь.
Но даже в ней не укрыться. Каждую секунду вздрагиваешь – стучат? Нет. Есть ещё секунда. Нет покоя. Хоть на унитазе, хоть в нём – чувствуешь взгляд из-за двери. Сколько прошло времени? Не пора ли? Почему так долго? Это ведь унитаз – единственное защищённое место в квартире. Где ещё найти место? Совсем немного места. Для спокойствия и тишины.
Телефон басит новым треком, вращаясь в плейлисте по кругу. Всё вокруг – по кругу. Мысли сбиваются в кучу, постоянно теряя нить: волосы отросли быстро, мешки под глазами набухли, пальцы потеряли чувствительность, обледенев на кончиках. Почему так страшно заглядывать внутрь собственных глаз? Что смотрит оттуда? И не хочет быть узнанным…
Край ванны холодит ноги. В последнее время невозможно согреться – постоянно бьёт мерзкая дрожь. В ярком карцере, под укрытием журчащей из всех кранов воды, за единственной в квартире запирающейся дверью, кроме входной, чувствуешь себя в центре мишени. Теперь понятно, почему тараканы прячутся от света. Теперь вообще больше понятного в том, до чего никогда не было дела.
Стучат!
Как же достало! Каждый приступ стука – удар током под лопатки в самый неожиданный момент, каждый чёртов раз. Сейчас! Сейчас! Сейчас… Боль совсем не такая яркая, как представляешь, воображение всегда слабее реальности. В ней нет ничего от пожара или агонии, скорее холод. Много-много льда – арктическая пустыня. Царапаешь лёд. Сначала неуверенно, затем взрослее, сильнее. Страшно, когда не знаешь, когда знаешь – не важно, поначалу не очень, а потом – совсем. Интересно, так всегда и со всем? И почему дверь называется входной, а не выходной?
Свет моргает. Дверная ручка вращается. Пальцы дрожат. Мелодия на телефоне прерывается – половина четвёртого ночи – доставлено сообщение, номер неизвестен. Время не идёт, совсем, но почему-то исчезает.
Слив в ванной глотает электрический свет и ледяную воду, теряющую прозрачность. Светло-розовая воронка ввинчивается сама в себя, краснея до истошно бордового цвета. В дверь стучат, сильнее. Стучат не прекращая.
Тридцать три минуты четвёртого – новое сообщение, номер неизвестен. Чуть дольше не отвечать, не открывать хоть чуть дольше, позволить себе немного больше пространства, чуть больше свободы. Позволить себе чуть больше.
Напор воды на полную – тайны спрятаны в сливе, глубоко в трубах канализации, только там не достанут. Ещё бы свет не такой яркий – глаза слезятся. Полотенце и телефон. К чёрту отражение – открываю! Голос дрожит и рука… Уже всё! Всё!
Выхожу.
От слов только тошнее. Не хочу, нет, не нужно, не буду, не стоит. Лишь бы поменьше света. Через дверь на кровать, закрыв глаза, – наконец-то никаких отражений и цветов. Скорее в сон, чуть ближе к себе и чуть дальше от чёртовых слов. Голоса растворяются, как в воронке слива, вращаясь и исчезая позади, сверху или снизу – не важно.
Окно – круг расширяющийся внутрь. Он смотрит. Почему-то нравится, только когда смотрит он. Становится легче. Четыре часа три минуты – сообщение отправлено на неизвестный номер.
«нас топят люди и чувства
медленно погружая в море лжи,
безразличия и ненависти»
Чёрная акварель – воздух. Вместо белого цвета – тусклые, неконцентрированные фрагменты чёрного, там, где выгорают лампы умирающих фонарей и там, где лунный нарыв вскрывает облачную кожу. Пространство липкое, вязкое. Проводишь рукой – пальцы смазывают часть краски, оставаясь отпечатками, идентифицируя, – ты здесь.
