На пароходе «Обь» нас немного – человек десять. Кроме меня, здесь пленные красноармейцы, не пожелавшие перейти на сторону белых, бывший работник волисполкома, ещё кто-то. Июль – тёплый месяц, но со стороны Белого моря дул сильный ветер. Мне было холодно даже в полушубке, сохранённом во всех перипетиях, так каково было парням в одних гимнастёрках?
Ещё была охрана, человек пять, с винтовками. И зачем столько охранников на десять человек? Были ещё какие-то мешки, ящики.
Нам предстояло преодолеть сорок километров от Архангельска. Пароход тащился не спеша, да и куда спешить? Мне тоже хотелось, чтобы время тянулось подольше. Слышал про концентрационный лагерь столько плохого, что было страшно.
Генерал Айронсайд не стал меня расстреливать. Мне говорили, что он и совсем бы меня отпустил, даже приказал доставить до линии фронта, но вот то, что случилось потом, генерала рассердило.
Мало того, что белые узнали о сепаратных переговорах, которые союзники вели за их спиной, но Архангельск заполонили карикатуры, изображавшие русского офицера и британского солдата. Причём англичанин изображался с широкой улыбкой на лице, и в приспущенных штанах. А русский вообще повёрнут спиной к зрителю, зато стоял на коленях перед англосаксом. Чем занимался белогвардеец, догадаться не сложно.
Вот это очень сильно обидело белую армию. Возможно, даже сильнее, чем новость о переговорах. На фронте пошла почти открытая война между белогвардейцами и британцами, а тут ещё американцы и французы заявили о выводе своих войск. И генерал Айронсайд отдал приказ об эвакуации.
А меня он отдал контрразведке белых.
Мне повезло – ногами били не сильно. Ну, зуба жалко, так он всё равно болел, стоматолога нет, а рёбра вроде не сломаны. Всё, что мне было известно, я рассказал на втором допросе – как и было задумано. Если «колешься» после первого – не поверят, а после третьего уже становишься инвалидом. Но опять-таки, я же не виноват, что архангельское подполье приняло меры к эвакуации, а те два адреса, что мне были известны, оказались с сюрпризом. Вы всё-таки контрразведчики, так и не лезьте, не дёргайте двери со всей дури! Можно бы и верёвочку на дверную ручку накинуть. Подумаешь, не знали, что к двери иногда прикрепляют гранату. Моё ноу-хау, между прочим!
Я был уверен, что если не интервенты, то белые меня обязательно расстреляют, без суда и следствия. Но вот странность. Вместо расстрела решили оставить в живых. А может, отправка в концлагерь считалась хуже расстрела?
Раньше думал, что остров называется Мудью́г, но ещё в Архангельске узнал, что правильное название Му́дьюг. И не такой уж он маленький – в длину километров десять, в ширину от одного и до трёх.
Колючая проволока в два ряда, высотой метра в три, по краям – вышки с охраной.
– Все вышли, построились! – скомандовал наш главный охранник – немолодой дядька с фельдфебельскими погонами.
Нас сводили вниз, по широкому трапу, а навстречу нам шли узники, пригнанные на разгрузку парохода. Оборванные, с мёртвыми глазами.
– Шагом марш, твари!
Нас пропустили за ворота.
– Кругом!
Мы развернулись как смогли и упёрлись взглядом в огромный плакат, где надписи были выписаны ещё по старой орфографии.
За невыходъ на работу – смертная казнь!
За попытку къ бѣгству – смертная казнь!
За пѣніе бунтарскихъ пѣсенъ – смертная казнь!
Глава 1. Здравствуй, Му́дьюг!
Почему-то считается, что первые концлагеря завели фашисты. Как же! Первооткрывателями были цивилизованные англичане, обустраивавшие лагеря смерти в Трансваале, а потом и у нас, в Двинской губе, в сорока километрах от Архангельска.
Пока мы шли, я осматривал местность. Около берега стоят карбасы, штук десять. Интересно, зачем они здесь? Вот барак вне ограды – явно для охраны. Он и повыше будет, и окна есть, и печная труба торчит. Дым не идёт, так ведь лето, жарко. А эти бараки уже для арестантов – они стоят внутри заграждения из «колючки» и больше напоминают длинные дома, ушедшие в землю. И труб не видно. А как здесь зимой?
Нашу партию разбили на две группы. Почти все красноармейцы оказались вместе, а в моей группе – лишь один в военной форме, остальные в цивильных пальто. Одну пятёрку повели куда-то вглубь острова, а нашу направили к открытым дверям барака, если можно таковым назвать полуземлянку, покрытую тёсовой крышей, кое-где уже поросшей северным мхом.
– Шустрее заходите, краснопузые, шевелите жопами, – лениво подталкивал нас прикладом в спину охранник – немолодой дядька в шинели без погон, зато в фуражке с кокардой.
Похоже, вся охрана тут состояла из нестроевых чинов или профессиональных тюремщиков.
– И чё их вообще кормить? Вон, камень на шею, да в губу кинуть. Селёдка, небось, тоже жрать хочет! – философски изрёк второй охранник – длинный и кривой на один глаз, зачем-то считавший нас по головам, словно пять человек – невесть как много. Видимо, порядок такой.
Внутри барак казался ещё длиннее и теснее. Свет едва-едва пробивался из окошка, если можно так назвать отверстие под потолком. Двухъярусные нары из лиственницы, даже кора не счищена. Вместо пола были набросаны брёвна, под ногами хлюпала вода. И это летом?! Что тут творится весной, когда Северная Двина разливается, страшно подумать! А ещё жуткая вонь от переполненной параши, от человеческих тел и ещё от чего-то непонятного, но жутко мерзкого. Уж не от протухшей ли рыбы?
– О, новички прибыли! Новичочки-чочки! – услышали мы чей-то визгливый голос.
Кажется, нас встречает торжественная комиссия – человек десять оборванцев, напоминавших бандитов с большой дороги. Похоже, уголовники. А я-то думал, что на Мудьюг отправляют лишь политических. С другой стороны – а куда девать воров и грабителей? Архангельская-то тюрьма давно переполнена.
Я отыскал взглядом лидера – здорового парня, одетого в бушлат железнодорожника и меховую шапку, стоящего чуть поодаль от остальных, но контролировавшего свою команду. А вот и обладатель визгливого голоса – мелкий и щуплый мужичок неопределённого возраста. Такие долго считаются юнцами, а потом резко превращаются в старичков. Судя по типажу – типичная «шестёрка», в задачу которого входит провести первую проверку новичков, спровоцировать драку.
– Ну чё, новичочки! Политические, да? – нагловато спросил шестёрка. – Политическим мы завсегда рады, потому что они обязаны оценить текущий момент!
