В понедельник 23 февраля 1981 года в Кремле открывался очередной исторический двадцать шестой съезд КПСС.
В понедельник утром я и мой друг Сэшеа, с которым мы еще в институте учились в одной группе, сидели в прокуренной нише на лестничной площадке черного хода нашего учреждения и, попыхивая сигаретами, обозревали из окна индустриальный пейзаж.
– А тебе не кажется, что наша жизнь потеряла смысл? – как бы между прочим спросил меня Сэшеа.
– А тебе? – спросил я.
– Я-то в этом уверен, – кривовато ухмыльнулся он.
– Может быть, – покладисто согласился я, – может быть…
– И тебе – все равно? – мрачнея, поинтересовался мой друг, пристально следя за моей реакцией.
Я неторопливо загасил окурок о внутреннюю сторону подоконника и, отправив его в запорошенную пеплом эмалированную плевательницу, признался, что как-то не думал об этом.
– Нет, – не отставал он, – я вижу, что тебе все равно. И это очень в твоем духе.
– Почему это – в моем духе?
– Потому что ты все! да полон оптимизма.
– Почему это я всегда полон оптимизма?
– Поверь мне… Я очень хорошо изучил тебя за годы нашего знакомства. Должен тебе сказать, ты часто бываешь полон самого дурацкого оптимизма.
– Может быть, – уклончиво кивнул я, – может быть… Я тоже достаточно хорошо изучил моего друга.
– Да, – с нажимом сказал Сэшеа. – И жаль, что ты не видишь себя со стороны. Если бы ты посмотрел на себя со стороны, ты бы не обрадовался.
– Пожалуй, – согласился я. Сэшеа задумался.
– Хочешь, я скажу тебе одну вещь? – спросил он, немного погодя.
– Скажи.
– Это будет довольно жестокая вещь, – предупредил он.
– Давай, выкладывай.
– Но ты не должен обижаться на меня, старик. Все равно, кроме меня, тебе этого никто не скажет.
– Заранее тебе благодарен, старик.
– Не нужно сейчас шутить, хорошо? – попросил Сэшеа.
Он даже положил мне на плечо руку, чтобы я не шутил. Я вздохнул. Он еще помолчал, а потом сообщил:
– Ты очень ОПУСТИЛСЯ за последнее время – вот что.
Такие слова меня удивили, а он, видя мое недоумение, поспешил продолжить:
– Да-да, ты очень опустился. Ты ничего не замечаешь. Мне даже кажется, что ты как-то поглупел… Или отупел…
– Ты сам отупел.
– Не обижайся. Я предупреждал, что это будет жестокая пещь.
– Всё? – спросил я.
– Пока все, старик, – снова усмехнулся Сэшеа, ожидая, что я еще что-то скажу или спрошу, но я молчал и смотрел в окно на производственные строения, тесно громоздившиеся друг на друга как бы для спаривания. Потом я стал рассматривать похабные рисунки, которыми сотрудники исцарапали весь подоконник.
– Это и неудивительно, – со вздохом продолжал Сэшеа, видя, что я молчу, – если каждый день приходить сюда, дышать этим гнилым воздухом. В конце концов сделаешься таким же уродом, как и все…
– По-твоему, все наши – уроды?
– А, по-твоему, нет?.. Все как на подбор. И Эмилия, и Сидор, и Оленька. А выдающийся урод среди них – это, конечно, Фюрер! Или, по-твоему, он достойный человек?
– В общем, урод…
Согласиться было нетрудно. «Фюрером» мы звали нашего завлаба. Впрочем, у меня с Фюрером в отличие от Сэшеа отношения были нормальные, а Сэшеа он беззлобно, хотя и методично доставал из-за того, в частности, что тот чересчур болезненно реагировал на любое замечание.
– И другие не лучше! – заявил Сэшеа.
– Обычные люди.
– Это одно и то же!
– Что же их – презирать?
– А что я ими, бедными, восхищаться должен?.. Я и тобой восхищаться не собираюсь. Нравится тебе это или не нравится.
– Что на тебя нашло? – удивился я.
– Да надоело! – проворчал Сэшеа.
– Ладно, – посоветовал я, – наплюй.
Сэшеа плюнул в плевательницу, но промахнулся.
– Может, пойдем, поработаем? – предложил я.
– Беги! – ядовито усмехнулся он. – Работай. Я недоуменно пожал плечами.
– А у тебя нет такого чувства, что у нас в жизни уже не будет никаких событий? – хмуро спросил Сэшеа. – Такая во всем ограниченность, что хоть на стену лезь.
– А что делать…
– Может, у тебя какие-то свои планы?
– Три года, хочешь не хочешь, нужно оттрубить по распределению. Полтора года отработали, полтора осталось. Там посмотрим…
– Ты говорил, тебе тесть предлагает к себе в «ящик».
– Не то чтобы твердо предлагает. Обыкновение у него такое: эдак за чаем заводить разговор о жизни, намекать, что если я буду себя хорошо вести, он, в принципе, готов устроить меня к себе и даже поспособствовать карьере.
– А ты?
– Посмотрим, – повторил я, – еще полтора года.
– Полтора года жизни! – воскликнул Сэшеа.
– Ну и что!.. Если честно, мы ведь особо не перенапрягаемся, а? Можно потерпеть?
– Я же говорю, ты опустился! Даже не чувствуешь ограниченности! Готов терпеть! Смирился!.. Ты ничего не хочешь и не можешь изменить. Кругом затык, полный затык! – завелся Сэшеа.
– А что я должен изменить?
– По-твоему, нечего? Ладно работа… Но, может, у тебя счастливая личная жизнь? Если честно, а? Мы же друг друга отлично знаем. Уж мне-то ты можешь не врать!
– Что ты хочешь от меня? – начал раздражаться я.
– Что я хочу? Ничего я не хочу! Я могу и помолчать. Я могу даже извиниться, если обидел!.. Да я теперь и сам жалею, что начал об этом. Вижу, что бессмысленно и начинать, если человек так опустился, что даже смирился со своей ничтожной жизнью!
– А ты другой жизнью живешь? – закричал я.
Сэшеа все-таки вывел меня из себя. Он, кажется, только того и добивался. Как только разозлил меня, сам быстренько успокоился.
– Меня по крайней мере, – гордо заявил он со своей кривой усмешечкой, – такая жизнь бесит! Я, может быть, еще намереваюсь разорвать этот заколдованный круг. И сейчас, может быть, это еще возможно. Потом будет поздно. Потом просто привыкну к своей уродской участи, как…
– Договаривай! – потребовал я. – Как кто? Как я? По-твоему, я тоже урод?
– Ну посуди сам, – вздохнул он. – Ты живешь так, что ничего не способен изменить. У тебя вполне уродская работа, но ты все чего-то ждешь… В семейной жизни, насколько я понимаю, ты тоже не захлебываешься от счастья, но разводиться не собираешься. Ты…
– Что ты заладил: «ты», «ты»! Ты сам – что? Работу меняешь? Разводишься?..
– Я.. Ну, я просто так не сдамся. Буду бороться, буду прорываться… И… в частности, разведусь! – выпалил Сэшеа. – И тем самым начну освобождаться!
– Шутишь?
– Такими вещами не шутят, – с чувством превосходства заявил Сэшеа. Меня удивило даже не желание Сэшеа развестись – хотя с женой он, кажется, жил вполне нормально, у них был ребенок, «бебик» – а возникшее у меня странное ощущение, как будто он опередил меня в моем собственном намерении, – ведь я с Лорой жил паршиво, а последнее время особенно; детей у нас не было; мелькал на горизонте некий «друг семьи» Валерий, и у меня вырвалось с леткой завистью:
