Розы пахли тяжело и сладко. Лепестки цвета крови впитывали жар июньского солнца, длинные стебли царапали ладони даже через обертку. Регина, спрятав лицо за букетом, незаметно поморщилась. Тащить это великолепие до самого дома не хотелось. Хотелось сунуть букет Андрею или свекрови и дойти хотя бы до такси налегке. Но Андрей сам только что преподнёс ей эти проклятущие розы. Возвращать было глупо. А руки свекрови были заняты. «Ты моя хорошая, ты моя красавица», – ворковала она, покачивая на руках розовый свёрток в пене кружев. Свёрток молчал. Вышедшая вместе с Региной на крыльцо роддома медсестра гордо улыбалась. Будто это она родила, и это её сейчас встречают счастливые родственники. Несмотря на утро было жарко. Невозможно жарко. Спина болела, и стоять было трудно. Но надо. Так положено – торжественный и радостный момент и всё такое. Как же она устала. Прошедшие три дня вымотали её полностью. Постоянная боль, от которой невозможно было ничем спастись. Детские вопли. От них тоже не было спасения, даже если забиться в туалете в самую дальнюю кабинку и закрыть дверь. Звуки всё равно проникали, ввинчиваясь, казалось, прямо в мозг. Вопли под окнами, особенно по ночам. «Галя, покажь сына! – орал качественно нетрезвый мужик. Каждую ночь из трёх, проведенных Региной в этом аду. – Покажь сына, твою мать! Похож или не похож на меня-то? Галя! Спишь, что ли?»
Знай Регина, кто эта Галя, сама бы, наверное, выкинула её в окно. Но она не знала. И не спала по ночам под требования новоиспечённого отца. И закусывала угол подушки, чувствуя, что скоро озвереет окончательно. Врачи ругались на пациенток. Совсем обнаглели, то обезболивающего просят, то им из форточек в коридоре дует, то ещё что. Санитарки гремели вёдрами, намывая пол, и люто ненавидели всех, кто по нему ходил. Но хуже всего был запах. Въедливый больничный запах с нотами хлорки, общественного туалета и лекарств. От него хотелось не просто отмыться, а снять с себя кожу и тщательно её проветрить. Регина мечтала о душе и удобной кровати. И тишине, прекрасной благословенной тишине.
– Такси взяли? – спросила она негромко у стоящего рядом Андрея. Муж кивнул, не отрывая взгляда от свёртка в кружевах, и отозвался:
– Да, за воротами стоит.
В глазах его, серо-синих, цвета холодного северного моря, плескалась лёгкая растерянность.
– Андрюша, – сказала свекровь, – возьми дочку на руки. Смотри, как на тебя похожа.
Тут Регина бы не поспорила. В крошечном личике действительно отчётливо просматривались знакомые черты. Растерянность сменилась опасением. Андрей сжал и разжал кулаки, встряхнул руками. Зачем-то вытер их о брюки. И осторожно, как готовую взорваться бомбу, принял от матери ребёнка. Заглянул под кружево накидки. Улыбнулся как-то облегчённо. И сказал:
– Привет.
Регина вздохнула. Облизала губы. Навязчивый розовый аромат оседал на языке. И первая зашагала к воотам, к желтому такси с шашечками. Жаркое солнце. Казалось, под босоножками плавится асфальт. Теперь розовый свёрток нес Андрей.
– Так что, Региночка, решили, как назовем? – спросила свекровь. – Я по-прежнему за Наденьку. Так Андрюшину бабушку звали. Или за Леночку. Это имя моя сестра носила.
– Ксюша, – предложил негромко Андрей.
– Юбочка из плюша, – фыркнула Регина.
Наденьки, Оленьки, Леночки. Что, никто нормальное имя предложить не может? Леночкой ребёнка вообще только через её труп назовут. С этим именем у неё особенно неприятные ассоциации.
– Региночка, ну не хочешь Наденькой, давай Машенькой, – предложила свекровь. – Красивое русское имя.
Они подошли к машине. Таксист курил, прислонившись к капоту. Увидев их, заулыбался, выбросил окурок и распахнул заднюю дверцу.
– Поздравляю молодых родителей, поздравляю. Прошу, домчимся с ветерком.
Из салона дохнуло жаром и нагретым солнцем кожзамом сидений. Запах бензина перебил даже аромат роз. Регина сглотнула и дёрнула Андрея за рукав.
– Давай постоим минуту.
Он замер, тревожно взглянул на жену.
– Региночка, – подхватила её под локоть и свекровь. – Что-то не так?
– Нормально всё, Нина Ивановна.
Ну да, нормально. Пока её ещё раз Региночкой не назвали. А потом она начнёт огрызаться и скалиться, как бродячая собака.
Регина вздохнула, прикрыла глаза и прижалась щекой к прохладному алому бутону. Это всё усталость и нервы. От них она звереет. От них внутри, как цунами, поднимается раздражение и на себя, и на людей, и на солнечный свет. Ей нужно выспаться. Избавиться от перенапряжения последних дней. И всё вернется на круги своя. Она вспомнит, что любит розы, что они с Андреем очень ждали этого ребенка, что свекровь, в сущности, не такая уж плохая тётка. Просто она волнуется и поэтому суетится и сюсюкает больше обычного. Но это её, Регины, семья. Такая, какая, наверное, и должна быть. Мама, папа, ребенок. И даже бабушка. Самая большая и самая лучшая семья, какая вообще когда-нибудь была у Регины. Нужно просто выспаться и вспомнить об этом. А сейчас молчать. И улыбаться.
– Фотографироваться будем? – спросил Андрей. И, наклонившись к уху жены, тихо добавил:
– Я твоего Красавчика взял.
Регине даже полегчало. Кажется, любимый старенький фотоаппарат она была рада видеть больше, чем всех остальных.
Красавчик, по паспорту «Зенит 12», был куплен пару лет назад с рук за огромные тогда для Регины деньги. «Красавчик», – щёлкал его по чёрному боку футляра продавец. Хитро косился на Регину, понимая, что странная девица, возомнившая себя фотографом, не уйдёт без покупки. Регина торговалась как бешеная. Хлопала глазами, улыбалась, пускала слезу, размахивала руками, уговаривала, даже пару раз делала вид, что уходит. Цену так и не сбила, зато выпросила в придачу фотобачок, набор банок с проявителями и закрепителями и даже пачку фотобумаги. На остальное пришлось копить ещё какое-то время. Зато в тот день, расплатившись и глядя в спину уходящему продавцу, она была абсолютно счастлива. «Ну что, Красавчик, – сказала она, гладя чёрный бок, – теперь ты мой. Не подведи, милый».