Давным-давно
Ночью гулять по Институтскому проспекту в совершенной степени приятно.
Это лето выдалось поистине жарким, что даже ежегодное отключение горячей воды не расстраивало. Одурманенное солнечными ваннами тело с благодарностью ощущало на себе благодатную прохладу, а легкий ветерок, нежной поступью идущий вам навстречу, почитался за неземную благодать.
Машины, которые все норовили показать свой вонючий и шумный гонор в дневное время суток, теперь не попадались, а случайных прохожих можно было сосчитать по пальцам одной руки. Да и то пара пальцев останется про запас.
Город маленький. Уютный. Облагороженный. Научный.
Или это все воспоминания прошлого?
Нет, ну маленький так точно. Только город ли это?
Я отвлекся от своих ленивых праздных мыслей, когда приметил в отдалении то самое место, куда давно хотел дойти. Хотел, но все не было времени.
Или время лишь отговорка для тех, у кого действительно нет настоящего желания?
Знаменитая трехглавая сосна встретила меня своим неординарным видом. Она, как диковинное достояние славного наукограда, растопырила свои мощные ветви-лапы, устремив их к небесам.
Говорят, что именно с небес однажды и ударила молния, заронив в будущей гербовой сосне некий позыв к индивидуальности. И после этого ее, эту саму сосну, словно осенило. Как гром среди ясного неба. И она стала расти ввысь и вширь… словно моля жителей этого странного города о чем-то своем, сосновом, правильном, верном. Но жители не услышали ее призыв, а лишь оградили ее стальной оградой, превратив тем самым в объект поклонения. Превратив в символ.
Но можно ли быть символом, если ты по сути ничего не значишь? Можно ли жить с гнилым ненастоящим сердцем? Можно ли построить дом с ненадежным фундаментом? И что означают пресловутые вера и любовь после всего этого? Лишь слова, лишенного всякого смысла?
Мне не нужно было задавать себе всех этих вопросов. Ведь я частично уже знал на них ответ. Поэтому и боялся приходить сюда. Боялся, как боится нашкодивший мальчик, с замиранием сердца ожидая прихода родителей.
Боялся и до сих пор боюсь. Является ли это проявлением жгучего стыда, который я до сих пор прячу за своими лживыми пламенными речами?
Я робко устремил свой взгляд наверх, с трепетом ожидая справедливого возмездия.
– Так ты все же пришел… – раздался нежный переливчатый голос откуда-то сверху.
Я с облегчением вздохнул. Видимо, у нее сегодня было довольно благодушное настроение.
А затем вдруг резко вздрогнул.
Это пока. Как затишье перед бурей. Грозы мне не миновать, это я точно знал и понимал.
– Да, – просто ответил я, пытаясь отыскать ее взглядом.
И нашел.
Простое, но донельзя элегантное белое платье с милыми кружевами облегало ее хрупкую фигурку. Длинные каштановые волосы нежными струями ниспадали на старые сморщенные ветви дерева, а ее холеные утонченные пальчики как раз в этот момент перелистывали очередную страничку какой-то мудреной книжки.
Она была босая, как всегда. Говорила, что так лучше чувствует землю, энергию этого странного городка. Что бы это ни значило.
– И с какой целью вы к нам пожаловали? – игриво спросила она, не обращая на меня ровно никакого внимания.
Она явно хотела пофлиртовать, но я также понимал, что это печальное начало будущей истерики. И я никак не мог ее предотвратить. Потому что был виноват перед ней.
– Я… мы давно не виделись… – начал я.
Это было не самым удачным началом.
– Да ну? – спросила она подчеркнуто безразличным тоном.
– Послушай… я просто был слегка занят… – начал оправдываться я.
Оправдания – это не то, с чего следует начинать разговор с обделенной вниманием женщиной. Особенно с той, кто досыта наслушался этих самых оправданий.
– Ты это к чему? – невинным голосом спросила она, все еще не поворачивая ко мне свою прекрасную головку.
– Ну… я думал навестить тебя на прошлой неделе, но…
– Зачем ты оправдываешься? – резко перебила она меня. – У тебя работа, у тебя Москва. Ты просто… спишь здесь. Ты сам мне про это говорил.
Стальные нотки в ее голосе перемешивались с тенью давно пролитых слез и глубинных, затаенных в глубине души, старых обид.
Ее четко выверенную, словно по сценарию, фразу можно было трактовать и по-другому. Ты спишь здесь. Ты спишь со мной. А потом выкидываешь меня из головы, забываешь обо мне, словно о ненужной игрушке.
Я понимал это. И чувствовал себя кругом виноватым. Но ничего, кроме глупых оправданий, предложить не мог.
Я был поистине жалок.
– Я… ты же понимаешь… тут сложно найти работу и…
– Вадим, – она, наконец, назвала меня по имени.
И повернула ко мне свое чудесное, нежное любимое мной всем сердцем лицо. И ее взгляд резанул по моему сердцу, словно ножом, больно и резко. Ведь в ее глазах стояли слезы.
– Зачем мы опять говорим об одном и том же? Зачем? – твердым холодным тоном спрашивала она у меня.
– Я…
– Прекрати, – она отвернулась и снова устремила свой измученный, полный боли взгляд в книгу. – Перестань, прошу тебя. Зачем ты меня мучаешь? У тебя свои заботы, свои дела. Я же могу справиться со всем и сама. Пока что.
Она, гордо подняв голову, закинув подбородок, молчала, а я не мог найти слов. Я совершенно четко понимал, что она сейчас плакала, что ей сейчас было плохо, одиноко, обидно и донельзя страшно… и я хотел ее обнять, поцеловать, прижать к себе. Успокоить. Заверить, что все будет хорошо.
Я хотел…
Но это было бы очередной ложью. А она, эта бедная девочка, уже порядком устала от лжи и пустых, ничего не стоящих обещаний.
Я уже отчетливо слышал, как она плачет… рыдает, а ее горькие слезы падают на страницы умной книжки, которая вбирает их без всяких сожалений.
Я вдруг ощутил, как мои пальцы сами по себе сомкнулись на пронизывающе холодном металле ограждения.
И она также это заметила.
– Уйди, Вадим, – печальным голосом произнесла она, больше не скрывая слезы. – Уйди, прошу тебя. Оставь меня… пожалуйста…
Этими словами она молила, чтобы я остался. Остался навсегда и рядом с ней.
Я это понимал.
И все же я отнял руки от ограждения, отошел от моей любимой. И ушел прочь.
Не потому что так было правильно… а просто потому, что я не мог пережить больше и дня, обманывая себя и ее.
Я чувствовал, что она медленно погибала, как и это диковинное знаменитое дерево. Но ничего не мог с этим поделать. Точнее, не хотел.
Пусть она считает меня трусом, лжецом и лентяем. Но я буду собой, тем самым Вадимом и никем иным. Не хочется оставаться в ее глазах благородным героем, когда на самом деле…
А кто я на самом деле?
И какое это имеет значение?
Ведь мои горькие слезы сейчас орошали эту бедную землю так же, как и ее. В этом мы были одинаковы. Сломанные, несчастные, одинокие.
Как и все в этой депрессивной, донельзя странной стране.
