Ворон принес ему добрые вести – впереди и правда располагалась деревня, которую упоминали в разговорах путники. Говаривали, правда, что от места сего разит злом проклятым, что нечистые бродят по окрестным полям да лесам. Но что в этом мире идеально?
Зигмунд устало присел на поваленное неведанной силой дерево, снова погрузившись в свои мрачные мысли. Они в последнее время становились все тревожнее, но одновременно и более определенными, пропадала та мерзкая душевная сумятица, что приводила его в постоянное расстройство духа. Безудержная депрессия, что без остатка поглощала его последние годы, теперь как будто уходила, расчищалась под натиском нового прямолинейного чувства, которому он раньше предавался в особо страшные минуты, но после гнал его от себя, запрещая себе думать о подобном. Только сейчас он понял, он осознал, что не то самое чувство он отгонял от себя, а пытался лишь справиться со страхом, сорвать его с себя, как липкую мерзкую паутину. А чувство то было истинным, было правильным.
И он также понял, что не страх мешает людям полноценно жить. Страх, наоборот, обеспечивает жизнь человека, гарантирует его безопасность и долголетие. Некоторые философы и мыслители, правда, спорят о том, является ли жизнь полноценной, если человек проживает ее в постоянном страхе. Но Зигмунду уже было не до высокодуховных рассуждений, последнее путешествие по этому неровному миру сделало его материалистом. И он теперь верил, что страх действительно поддерживает жизнь в человеке, но также и осознал, что как никогда ранее он желает потерять этот самый страх. И он понимал, к чему может привести подобная потеря.
Ведь то чувство, то запретное желание, которое вновь и вновь посещало его измученное сознание… было желание умереть. И когда он перестал прятаться от своего подсознания, когда он принял и одобрил свои низменные и корыстные желания… Кто знает, возможно, первый раз за всю свою долгую жизнь он ощутил, что такое счастье. Хоть и на миг, но этого хватило для подтверждения своей теории. Иронично было то, что чисто жизненное счастье посетило его разум в момент размышлений о смерти, но где в нашем мире теперь можно найти чистую и незамутненную логику? Разве что в учебниках по математике.
Зигмунд ухмыльнулся, тяжело встал и скинул на землю свою походную сумку. Теперь, на восьмом десятке лет своего жалкого существования, он мог с уверенностью сказать – в математике есть логика, а в жизни есть математика. И этот сухой предмет (как ему раньше казалось) всегда ему трудно давался в былые годы, но если уж и возвращаться к нему, то стоит начать с азов. Например, с вычитания.
Он вытряхнул из сумки разнообразную мелочь, что скопилась за все время его путешествия, а затем бережно и аккуратно достал небольшой сверток, лежавший на самом дне. Положил его на камень и неторопливо стал разворачивать.
Через мгновение перед ним предстал великолепный костюм, сшитый из самого дорогого и прекрасного материала, который только можно было найти на этом свете. Он изумительно выглядел, практически не мялся, чудесным образом не пачкался, ведь грязь даже боялась соприкоснуться со столь идеальной поверхностью, а человек, облаченный в этот дивный костюм, буквально чувствовал, как его окружает величественная аура собственного превосходства. Да и другие люди, одетые в свои простые незамысловатые одежды, не могли сделать ничего иного, как признать свою собственную ничтожность пред обладателем сего костюма, ибо с самого детства им вдалбливали одну простую истину – с носителями таких одежд шутки плохи. Крайне плохи. И чаще всего смертельно плохи, если говорить начистоту.
Ведь это был не повседневный костюм городских франтов, так же, как это не была и одежда аристократа для выхода в высший свет. Не носили ее и купцы, равно как и прочие зажиточные граждане. Нет, ведь это и не являлось одеждой в обычном мирском понимании, а было ничем другим, как… униформой. И эту самую форму все знали, ее боялись, уважали и трепетали перед ней, ибо ее мог носить только один род людей.
Аудиторы.
И это были не сухие проверяющие, рыскающие по толстым книгам в душной конторе в поиске того самого заветного столбика цифр, в котором затаилось несоответствие. Математическая погрешность. Уклонение от закона.
Но в то же время у них было много общего. Государственные аудиторы, носящие сею прекрасную форму, также получали высшее экономическое образование и также искали своего рода несоответствия, отклонения, нарушения. Но работали они несколько в ином поле, да и образование их было расширено разнообразной жизненной практикой, а не только бесполезной теорией о сущности финансов. Нет, им по долгу службы необходимо было зреть в корень проблемы, мгновенно находить нужное решение, уметь сопоставлять подвернувшиеся задачи со своим богатым жизненным опытом.
Ведь работали они с самыми опасными преступниками, которые только могли встретиться в природе – с магами. То есть с теми, кто обладал недюжинным интеллектом, расширенным кругозором, пространственным воображением (и умением выходить за рамки привычных для нас пространств и материй), а также потрясающей воображение силой, с которой обычный, пусть даже и крайне опытный, воин вряд ли справится.
Конечно, с течением времени их задачи существенно расширились. Правители, понимая безусловную мощь своих финансовых слуг, решали с помощью них свои политические вопросы. Дипломатические договоренности, каверзные расследования, заказы на убийство – это и многое другое теперь входило в круг обязанностей этих крайне способных и преданных финансистов. Некоторые считали, что правители начинали злоупотреблять услугами аудиторов, а с удаленных концов мира стали доноситься слухи о создании новых сил в противовес существующим, но пока действующий порядок сохранялся, а аудиторы выполняли все новые и новые поручения своих хозяев.
Обычные люди сильно побаивались этих заносчивых и высокомерных созданий, но они точно знали, что никто, кроме них, не сможет эффективно и быстро разобраться с проблемой магического характера. А такого рода проблема, судя по всему, и объявилась в деревне, куда целеустремленно направлялся Зигмунд.
Он начал раздеваться, весело насвистывая про себя незамысловатую, но крайне прилипчивую мелодию, и через какое-то время полностью переоделся в свой шикарный костюм. Он поднял с земли выроненное из сумки маленькое зеркальце, приставив на ветви деревца на уровне глаз.
Да, даже в таком мелком отражении было отчетливо заметно, что выглядел он потрясающе. Даже более чем. Результат превзошел все ожидания, и Зигмунд даже приплясывал от возбуждения, крутясь перед своим отражением, как юная девица на выданье рассматривает свое прекрасное платье. Для пущего эффекта он даже попросил своего ворона украсть по дороге хоть какие-нибудь бритвенные принадлежности и целый вчерашний день провел, борясь со своим запущенным видом. Он даже умудрился постричься – сказывался многолетний опыт одинокого существования, когда в домашних условиях он привык справляться со всем сам. Это было незавидное достижение, ведь в условиях походной жизни он обнаружил свою полную бесполезность – если бы не ворон, то он бы давно помер от голода. Даже если бы он вдруг нашел лук и стрелы, то крайне маловероятно, что он сумел бы подстрелить хоть какую-то дичь.
