– Я забыл сказать самое главное, – после долгого молчания мой голос прозвучал неестественно хрипло и глухо, так что пришлось прокашляться в самом начале, гоняя зловещее эхо в полутемном каменном мешке.
Не получилось торжественной речи, все съела мрачность момента. Куда делось ораторское искусство, которому специально учился? Меня передернуло, и большая мокрица замерла на влажном от подтеков камне, поймав движение тени, а потом стремительно юркнула в темную щель, где замазка потрескалась от времени особенно сильно. Слова дались с трудом, через силу, как и шаги по каменному неровному полу. Я ощущал вязкий барьер, доходивший мне до щиколоток, легкое покалывание кожи, озноб и не переставал думать, где мог порвать крепкие штаны из оленьей кожи. Ведь совсем новые, даже красные нитки на вышивке не успели выцвести, а они-то как раз и страдают в первую очередь, не выдерживая прямых лучей северного солнца и едкой грязи тундры.
Новых прорех и дырок не увидел. Добротное изделие могло сохраниться внукам.
Я вздохнул, потому что это было не самое странное в происходящем, и с сомнением посмотрел на своего бывшего слугу и вестового.
– Да, барин? – насторожился старик, и я расплылся в довольной улыбке, не сумев справиться с эмоциями. Все-таки прав оказался. Кого хотели обмануть? Прохор называл меня «барином» очень редко – когда находился в стадии волнения и испытывал ко мне чувства неприязни. Что ж, голубчики, попались.
– Я рад тебя видеть, Прохор.
Оба остановились, находясь под впечатлением от сказанного. Каждый ждал продолжения, а слова мои иссякли. Захлебнулись в зловещей тишине. Волнение нарастало. Лоб покрылся испариной. Я болезненно поморщился, не выдерживая больше молчания:
– Слово чести, рад, – при этих словах старик глупо заулыбался и, кажется, смахнул слезинку, – очень рад, – продолжил я играть на чувствах и закончил, рубя жестко, поджав вмиг побелевшие губы, – несмотря на то, что ты мертв!
Верный дядька отшатнулся от меня, словно от пощечины. Дрогнул телом, как неверная карта в колоде, готовая выпасть и дать проиграть, но в последней момент замирая, наслаждаясь эффектом. В глазах зарябило от наслоения картинок – в какой-то момент Прохоров стало три десятка, и каждый замер в странной, но своеобразной позе. Потом наваждение быстро прошло. Цвета вокруг налились, усиливаясь. Каменная кладка под ногами завибрировала, упоенно набирая обороты. Мне снова пришлось остановиться, едва начав движение. Повернулся к слуге, скрещивая руки на груди, глянул высокомерно. Триумф и детский мат в два хода. С кем связались? Вот теперь я настоящий барин и граф, а ты, мнимый слуга, держи ответ и спуска тебе не будет!
– Да быть такого не может, Иван Матвеевич!
– Очень даже может, – кивнул я головой, скептически хмыкая и поражаясь его наивности. Мог бы что-нибудь и поубедительнее сказать. – Под Плевной ты, старик, остался. Навсегда. Гранатой разорвало. Видел я. Та граната мне предназначалась, да только ты спас меня, прикрыв снаряд телом. Так что нет тебя, друг мой сердечный. Мертвее, чем ты, не бывает.
– Иван Матвеевич! Родненький! Опомнись! Какая граната? Какая Плевна? Ты потрогай меня! Да убедись сам.
Я натянуто улыбнулся, скрывая эмоции.
– Вестимо, какая граната – шрапнелью начиненная. Неужто турок забыл и войну страшную?
– Отродясь не был на турецкий войне! Вот тебе крест! – старик хотел перекреститься, но передумал. Опасливо посмотрел по сторонам – никто не видел – и, успокоившись, продолжил:
– Лучше потрогай меня, да приди в себя!
Тело вмиг одеревенело. Не очень-то я любил трогать призраков, но другого не оставалось. Медленно прикоснулся к протянутой руке, под сильные кивки Прохора, и изменился в лице, не справившись с внутренним напором волнения.
– Вот видишь! – вскричал старик. Рука его была теплой и материальной. Я все еще не верил. Вытянул указательный палец и ткнул холопа сначала в грудь, потом в печень. Жестко и не жалея. Прохор ойкнул. Натурально. Белый волк рядом нетерпеливо заскулил, переминаясь с лапы на лапу. Блохи видно совсем заели, пока стоял. Посмотрел на зверя. «Тебе бы только бежать да есть!» – пронеслась мысль в голове.
– Вижу, – неохотно признал я. – Рад, видеть тебя, Прохор. Сказал уже и снова повторюсь.
– И я рад, Иван Матвеевич! Очень рад! Пойдемте уже.
– Куда ты меня ведешь, старый? – спросил я в сердцах, начиная движение против своей воли. – Твои приглашения всегда заканчиваются одинаково: бедой и неприятностями.
Это я сказал потому, что злой оставался на старика горемычного – жалко до слез неупокоенную душу, жил-то праведно и в церковь ходил по воскресениям, и причащался. Только не помогло ничего. Представляю, как верному слуге осознавать происходящее. Мне же все едино, куда шагать, главное, чтоб сухо было и без ветра, но ответ поразил:
– Вестимо, куда – домой!
Я покачал головой: наглец и только, смешно.
– И что ты называешь «домом»? Имение под Воронежем? Особняк в столице? А может, мою офицерскую палатку или шаманскую вежу? Или дай угадаю! Больничную койку в Коле?
Старик сокрушенно покачал головой.
– Нет?! – деланно изумился я, а сам при таком известии облегченно выдохнул и тихо добавил: – и на том спасибо, – видит Бог, уж очень я не хотел на больничную койку. Воспоминания самые неприятные и гадкие.
– Нет, Иван Матвеевич.
– Да ты не печалься, Прохор, – подбодрил я старика, сжалившись над его годами, ведь старается-то как, а я измываюсь. Не хорошо. – Любому дому рад стану! – сказал, а сам покривил душой.
Странные факелы на стенах мигнули, чуя обман, и я, нахмурившись, посмотрел на них. «Эка невидаль. Где же огонь под стеклом? Куда скрыт?»
– Правда? – изумился старик, и глаза его блеснули слезой. – Правда будешь рад любому дому?
– Разумеется, Прохор. Не тяни только. Устал я с дороги: шаманы всю душу съели! – и, видя испуг слуги, поспешил добавить, – шучу. Немного оставили, – шутить я никогда не умел. Старик натянуто улыбнулся, кривя губы, поклонился в пояс и взмахнул рукой, говоря:
– Тогда пришли мы, барин! Вот он, дом ваш!
Рот мой сам собой приоткрылся – не такого ожидал. Слишком быстро, а где утомительный поход? Каменная стена по правую руку стала пульсировать разными цветами, и в ней явственно высветился прямоугольник двери. Я недоверчиво посмотрел на Прохора. Тот радостно закивал, подтверждая мою догадку.
– Не имение под Воронежем, но…
– И не Париж, – пробормотал я.
– Но много лучше! – закончил мысль Прохор. Я вздохнул. Потому что сильно сомневался, что вход в скале, ведущий в неизвестность, может быть много лучше апартаментов Парижа, и нисколько не ошибся, когда мы вошли в скромное обиталище.
Чем-то монашескую келью мне напомнило, однажды допрашивали в похожей комнатушке. Только темнее и практически без мебели, не считая двух открытых каменных гробов посередине небольшой комнаты. Они манили к себе. Так я в склепе, что ли? Вот почему жуть не проходит – кожа от страха и предчувствия неизбежного зла покрылась пупырышками. Да странные факелы еще потрескивают, мигают и создают тени колышущие. Такое кого хочешь может испугать.
