Я росла хилым, бледным ребёнком, задыхалась при малейшей физической нагрузке. Поэтому старалась не принимать участие в подвижных играх своих сверстников. Единственное, что я могла себе позволить, так это только игру в «дочки-матери», больницу и некоторые настольные игры. Не удивительно, что в детстве у меня было прозвище «комариные ножки».
По каким только врачам ни водила меня мама, но никто не мог поставить правильный диагноз. Наконец, папа, кадровый офицер Советской Армии, решил показать меня своему сослуживцу, военному врачу Фёдору Фёдоровичу Кузьмину.
Это был довольно молодой человек, худощавый, с военной выправкой. За толстыми стёклами очков в роговой оправе серые глаза казались неестественно большими и выразительными.
Заметив, что я смотрю на него с некоторой опаской, он широко улыбнулся и произнёс: «Ну-с, барышня, рассказывайте с чем пожаловали ко мне?» Эта фраза, произнесённая мягким голосом, окончательно растопила лёд недоверия, сковавший мой детский ум после многочисленных бессмысленных посещений врачей. Притом впервые в моей жизни ко мне обратились на «Вы» и назвали барышней. Я почувствовала себя значимой фигурой и обстоятельно, с чувством собственного достоинства, подробно начала рассказывать о том, что меня мучило.
Фёдор Фёдорович внимательно слушал, затем вставил в уши слушалку (так, играя в доктора, ребятня называла фонендоскоп) и велел мне задрать кофточку. Приложив металлический кружочек с чёрной мембраной к моему тщедушному тельцу он как будто застыл на месте.
Я невольно затаила дыхание и подумала про себя: «Если бы он был потолще и постарше, то получился бы вылитый Айболит.»
Он несколько раз просил меня присесть, потом встать, потом лечь, повернуться то на один бок, то на другой, считал пульс, светил фонариком то в один глаз, то в другой, барабанил пальцем правой руки по двум другим левой, что вызвало у меня смех.
Нахмурив брови, Фёдор Фёдорович приложил указательный палец правой руки к собранным в трубочку губам, давая понять, что осмотр ещё не закончен.
Я изо всех сил старалась не смеяться. Но когда он стал щупать мой живот, не смогла сдержаться от смеха. Так мне было щекотно. Наконец, он встал.
– Ну что, хохотушка, осмотр окончен. Извини, что немножечко тебя помучил.
– Что вы, Фёдор Фёдорович! – воскликнула я. – Нисколечко!
– Вот и хорошо, вот и хорошо! А теперь подожди немножко за дверью. Мне нужно поговорить с твоим папой, – сказал он задумчиво, положив мне руку на голову.
Я поблагодарила доброго Айболита, как теперь называла его про себя, и вышла. Вскоре появился папа. Он был чем-то встревожен.
– Папа, почему ты невесёлый? – спросила я. – Фёдор Фёдорович такой хороший доктор, настоящий Айболит! Он обязательно мне поможет.
– Конечно, поможет, дочка, – подтвердил папа, грустно улыбнувшись.
В этот вечер меня рано уложили спать. Ночью мне снился Айболит в обличье Фёдора Фёдоровича. Я помогала ему лечить разных зверушек. Особенно запомнился ободранный рыжий кот, которому я пыталась пришить ухо нитками из маминой шкатулки.
Утром проснулась рано в хорошем настроении. Ведь ухо моего ночного гостя успешно было пришито к его голове, и я чувствовала себя героиней. Тогда я твёрдо решила, что стану доктором.
Дверь в кухню была слегка приоткрыта. Полоска электрического света пробивалась через щель. Я услышала тихий разговор, почти шёпот, но слов не разобрала. Когда открыла дверь, увидела родителей, сидящих за обеденным столом. Они оба вздрогнули от неожиданности. Их лица выглядели уставшими. А у мамы ещё не просохли слёзы на щеках.
– Танечка, почему ты так рано встала? – спросила она. -До школы целый час. Могла бы ещё поспать.
– А вы что, ещё не ложились? – ответила я вопросом на вопрос.
– С чего ты это взяла? Просто сегодня мне нужно пораньше на службу. А мама встала, чтобы приготовить мне завтрак, – ответил папа.
Он никогда не умел врать. На столе не было никакого завтрака, стояли только две полупустые чашки с остывшим кофе.
Через неделю мы с мамой поехали но консультацию к знаменитому профессору-кардиохирургу, Сергееву Сергею Ивановичу, в Хабаровскую краевую больницу. На Дальнем Востоке, где мы в то время проживали, профессор слыл светилом медицины.
В кабинете нас встретил высокий, довольно пожилой человек, с проседью в густых, когда-то тёмно-русых, волосах. Лицо было суровым, будто высеченным из камня, но глаза за тонкими стёклами очков в золотой оправе, излучали доброту.
Он предложил маме стул, а сам проковылял к своему креслу, стоявшему за письменным столом. Было заметно, что он сильно хромает. Впоследствии я узнала, что у профессора была ампутирована одна нога до коленного сустава, и он ходил на протезе.
Поговаривали даже, будто он потерял ногу, попав под машину, спасая ребёнка. Возможно, это была легенда, которыми обычно овеяна жизнь замечательных людей. А, может быть, и нет. Да это и не важно. На самом деле Сергей Иванович спас жизни и вернул детство тысячам детей, а их родителям – надежду и радость жизни, которые, казалось, были утеряны навсегда.
Кабинет профессора был достаточно просторным. Две стены персикового цвета почти сплошь были увешаны фотографиями, как я узнала позже, спасённых им детей. У одной стены, рядом с входной дверью, стоял огромный, почти до потолка, стеллаж с книгами. Оба широких подоконника больших окон были заставлены цветочными горшками с кое-где начинавшими цвести цветами.
За окнами был слышен гул машин, а через открытую форточку доносился аромат сирени. Стоял май месяц. На столе у Сергея Ивановича красовался огромный букет алых роз.
