Это было в те времена, когда генералы ходили в рукопашную.
Гренадерский полк стоял в колоннах после перехода. День был ясный, но к вечеру набежали волнистые облачка, и жара спадала. Темнело какими-то мягкими скачками, как будто одну за другой тушили театральные люстры, но тускло светила еще одна, последняя. Пальба внизу, где шел бой за выход на Московскую дорогу, затихла. Похоже было на то, что дело идет к концу. Солдатам разрешили снять ранцы и сесть на землю. Но часа через два сразу в нескольких местах снова начало регулярно бухать и часто трещать, и снова приказали строиться.
– Ай снова? – спросил молодой солдат сорокалетнего дядьку, помогая ему накинуть на плечи ранец и пропустить ремешки под погоны.
– Это для вида, – отвечал ветеран, разминая круговыми движениями затекшую шею, которую, как обычно, ломило от тяжести ранца. – Постреляют еще, чтобы карахтер соблюсти, и разойдутся.
– Почему ты знаешь?
– Потому темнеет.
Однако на сей раз старик ошибся. С той стороны, где небо уже позеленело до бутылочного цвета, показались несколько пылящих всадников. Полковой командир, отдыхающий под навесом на раскладном стуле и на минутку снявший сапоги с натруженных ног, встрепенулся, стал торопливо обуваться и застегиваться. Перед собиравшейся колонной рысью проскакал сердитый генерал с большой звездой на груди, в сопровождении офицера в шляпе и трех пестрых гусар. А после того, как на место действия явился сам генерал, никакого послабления ожидать не приходилось.
Дело принимало опасный оборот. Отступая из Смоленска, русская армия выходила на большую Московскую дорогу. Но некоторые части, обозы и тяжести еще тащились по проселочным дорогам и сильно отставали. Если бы французам удалось захватить место выхода на Московскую дорогу, то все эти отсталые части оказались бы отрезаны и разбиты.
Генерал с несколькими полками и орудиями укрепился на возвышениях у пересечения дорог и с утра отбивал напирающих французов. Он уже оставил один второстепенный холм и отошел за болотистую речку, разобрав за собою мост. Масса кавалерии, погнавшаяся следом, была обстреляна с главной батареи, потопталась перед разобранным мостом и вернулась, потеряв многих всадников. Французам удалось занять одну из деревень в окрестностях дороги, но генерал сам, во главе Полоцкого полка, прогнал их оттуда. Оставалось совсем немного времени до наступления спасительной темноты, в которой французы прекратили бы свои атаки, а остатки русских сил собрались и продолжили правильный отход. Но в это время замолкла батарея, ведущая огонь из центра русской позиции. Русские егеря, с самого утра рассыпанные по придорожным зарослям и щелкающие из укрытия подходящих французов, забеспокоились. Наших пушек не было слышно, и им, оторванным от основной массы, стало казаться, что их бросили. Наши цепи стали отползать, подаваясь назад.
Генерал поскакал на батарею и увидел картину, которая привела его в ярость. Несколько орудий уже стояли в упряжках, готовые к отправлению. Другие откатывали из укрытий и ставили на передки. На вопрос, как смеет он без приказа оставлять позицию, командир батареи отвечал, что лично принял это решение, поскольку его боеприпасы были отправлены с отступающими, для ускорения общего отхода, а ему было оставлено всего по одному зарядному ящику на орудие. И все его заряды кончились.
– Надеюсь, что вы говорите правду, – сказал генерал. – Потому что, в противном случае, вы будете расстреляны.
Он приказал открывать зарядные ящики один за другим и обнаружил только у нескольких орудий по два-три неистраченных заряда. Приказав снять эти орудия с передков и продолжать огонь до последнего выстрела, генерал поскакал в штаб главнокомандующего. Здесь его уверяли, что ситуация с отосланными боеприпасами известна начальнику артиллерии, и на место отступающей батареи тотчас будет выслана другая, с полным боевым комплектом.
– Но наши егеря прекратили огонь, французы теперь осмелеют и займут холм как раз к тому времени, когда наши пушки туда приедут! – возражал генерал.
– Ну, вот и прекрасно, – отвечали ему. – Возьмите сами знаете, какой из подходящих полков, и отгоните их оттуда.
Все это объяснил и показал на карте генерал начальнику гренадерского полка, который уже мечтал, как скинет тесные сапоги и прикорнет хоть на пару часов в своей раскладной койке, но сначала пропустит стаканчик рому и закусит его ароматным кренделем.
– Полку в батальонных колоннах надлежит выступить немедленно и на штыках вынести противника отсюда, – и генерал карандашом указал то место на карте, из которого следовало изгнать противника.
Однако полковой командир повел себя неожиданным образом. Вместо того, чтобы салютовать и прыгнуть в седло, он начал мяться и объяснять что-то насчет того, что его полк устал после дневного марша. Что это чуть ли не единственный полк во всем корпусе, который еще сохранен в приличном порядке, но после штыкового боя он будет полностью расстроен и не сможет участвовать в том деле, что завяжется завтра поутру. Что, наконец, скоро окончательно стемнеет, и в темноте будет неловко драться.
– При таком настроении вам и в любое время лучше не драться, – отвечал генерал таким холодным тоном, который был хуже пощечины. – Я сам поведу полк.
Ударил барабан. Генерал вскочил в седло и поехал впереди колонны в ту сторону, где тонущее малиновое солнце отбрасывало последние зловещие блики на фиолетовые китовые спины облаков.
«Черт бы их побрал», – думал он и о батарее, и о полковнике, и обо всей этой истории, оставившей у него на душе тягостное впечатление.
Казалось, это дурное настроение передавалось и солдатам, которые шли за генералом не то, что робко, но как-то вяло, формально. С каждым шагом спуска в низину, где, по представлению генерала, должны были находиться французы, становилось все темнее. Скоро в потемках перед ними стали рассыпаться веселые яркие огоньки и раздаваться несерьезные трескучие хлопки, как будто мальчишки бросали петарды в рождественскую ночь.
– Передние короче шаг, задним не оттягивать! – генерал обернулся к первому взводу, опасаясь, что в темноте робеющие задние ряды будут замедлять шаг и растягивать колонну.
В это время лошадь генерала взбрыкнула передними ногами, хрипя и мотая головой, стала по-собачьи усаживаться на зад и заваливаться в сторону. Барабан смолк. Колонна сделала еще несколько шагов по инерции и остановилась. Выпростав ноги из стремян, генерал успел соскочить с седла прежде, чем умирающая лошадь упала и придавила его своей тяжестью.
– А ну! – закричал генерал, поднимая с земли упавшую шляпу и водружая ее на голову. – Не я, но моя лошадь ранена! Вперед! Не оттягивать!
