Мальчики
Тучи над серой рекой улетают за край земли.
Бабы в оранжевых куртках носят сырые листья, и на том берегу стоят дымы.
– Слабо дойти до того места, куда камень долетит?
– Нарисуй голубку.
– А ты нарисуй квадрат.
– Земля, она круглая, но лучше отойди от края, – сказал первый.
– Для меня время ничего не значит, – ответил второй.
– А для меня время – это действие.
– А я за никого и против всех.
По краю обрыва прошла старуха с красными глазами. За ней прошла птица, подволакивая клюв.
– Река, – сказал первый. – А что дальше?
– Залив.
– А дальше?
– Дальше море.
– А дальше? Дальше океан?
Второй бросил с обрыва сухую траву, но она не долетела, уцепившись за край земли.
– Качалась рыбка, вода впадала в море.
– На берегу утёса зыбкого качалась рыбка, – ответил второй.
– А в реке воронки есть? – спросил первый.
– Воронки или водовороты?
– Ну, водовороты.
– Водовороты есть.
– А затонувшие корабли? Золото? Водолазы?
– Не падай, – ответил второй, – а то сам водолазом станешь.
– Не бойся, не упаду.
– Самое хорошее в моей жизни, это когда отец начал ходить, – сказал кто-то.
– А где он сейчас?
– Там, – ответил второй.
Но было непонятно, куда он смотрит: на тучи, на лес или туда, где река утекает за край земли.
– Как там?
– Яблоки висят, четыре. Раньше было двенадцать или семь. И ветер дует. Но не так, чтобы… А просто по верхушкам деревьев.
– Ты видел инопланетян? – спросил первый.
– Да, – ответил второй.
– Где?
– В троллейбусе.
– Как они выглядели?
– Как люди. Но их движения были слишком гармоничны.
– Лучше убежать, чем убить, – сказал второй.
– Я видел голубя, к его лапе прицепился воздушный шарик на нитке, так и ходил.
– Не летал?
– Не летал.
– Кра-кра! – сказала ворона.
Присела рядом, удивляясь, что никто не отвечает, повторила:
– Кра! – кра!!
Пауза.
– Кра?
И совсем уж отчаянно, каждый раз прибавляя по восклицательному знаку, так:
– Кра! – кра!! – кра!!! – кра!!!!
– Кошка, – сказал первый. – Кошачьи нежности… Кусачьи нежности… Кусачьи нежности кошачьи. Кошачьи нежности кусачьи.
– Меня проглючило. Меня улыбает. Меня убежало, – ответил второй.
– Какое сегодня число? Ты знаешь, что якуты на спор едят, кто больше съест живой рыбы? И потом она у них в желудке шевелится.
– Ха! – ответил второй. – Пишут, что в Германии один программист съел другого программиста.
Мышь бежит по песку? – нет, тень чайки.
За ней, догоняя тень, над песком летит чайка.
Низкое солнце светит в хвост.
– Любовь, – сказал первый. – Трение слизистых оболочек. Просто сахар и протеин. Сахар и протеин.
– Тоска и бешенство! – ответил второй мальчик. – Бешенство и тоска!
– Это не про любовь, это писал Пушкин про Пушкинские Горы. Пушкин – Вяземскому.
«Если ты меня любишь, застрелись, – сказала бабка. Дед взял ружьё и застрелился».
– Ну и дурак, – сказал второй. – Я бы выстрелил себе в ногу.
Быть с другой! Иметь дело хотя бы с суррогатом тебя, с телом, в котором можно вспомнить тебя!
Кому сказать утром: радость! Негоже человеку быть одинокому.
Соединение с чужой женщиной. Будто входишь в разрыв между временем и временем. Настоящее и длится, и решаешь, что…
– Что такое стихи? – ответил второй. – Игра гласных и согласных. Никакого отношения к жизни они не имеют. Ты можешь выдумать сколько угодно слов, но никогда не скажешь такое, которое может сказать баба, вытаскивающая из колодца ведро воды.
– У нас на чердаке жили летучие мыши. Я верил, что мыши ночами вцепляются когтями в белую простыню и больше не могут отцепиться. Я распяливал её на ветках шелковицы. Я верил, что на крыше дома лежит листок с законами творчества. Из-за судороги или восторга… Когда я залез на крышу, там были очень красивые деревья, но листка с законами не было. Потому что их нет. И простыня наутро оставалась белой.
Ночь не наступила, наступил новый день. В траве засверкал потерянный циркуль, красивый, как будто упавший с неба.
Приехала водовозка и стала качать воду.
Пришли две девицы с расстёгнутыми по случаю последнего солнца белыми животами, легли в зелёную траву.
Трактор накачался и аккуратно – тракторист подслеповатый, в толстых пластмассовых очках, сворачивая набок земляное лицо, – отъехал по кривой, чтобы не отдавить девицам ноги.
Пришла девочка с музыкальной шкатулкой, положила в траву, вставила ключик, щёлкнул фальшиво-золотой замочек.
– Это очень известная музыка. Спроси – что?
– Папа, это Бетховен, это Бетховен, «К Элизе»!
Девицы спустились к реке, оставляя за собой хвост фразы: «Я слышала, как он кричал…»
«Я сидела в коридоре, я слышала, как он кричал: оставь! дальше я сам! я выберусь!
Но подошла моя очередь, и я зашла в кабинет…» Он предчувствует смерть, начинает двигаться, сердце бьётся быстрее, и с приближением инструмента раскрывает рот в безмолвном крике.
«Теперь представляю, с каким наслаждением я сделаю это ещё…»
– Один раз в сто лет со дна океана всплывает слепая черепаха и глотает деревянное колечко, – сказал первый.
– Черепаха, буддизм, богоизбранность… Но что каждый из богоизбранных сделал со своей богоизбранностью? До нас не долетают вопли грешников. Мир бы тогда стал другим.
– Мир и стал другим, – сказал первый.
– Подачка-неберучка, – ответил второй. – Раз – два – три – день. Раз – два – три – дьявол. Три – четыре – пять – змея. Что такое жизнь? Дневник наблюдений за живой и неживой природой. Что такое жизнь? Смертный приговор.
– Чей дневник? Чей приговор? Ты представь, если тебя заперли в комнату с мягкой чистой постелью, светлым окном, молоком и круассаном на завтрак и молочным поросёнком под ананасами на ужин, но весь день поют одну песенку – уг у – уг у – угу – на разные лады. Проклянёшь всё! убежишь, пиная поросят, разливая кофе и чай, скользя на ананасах.
– У меня в детстве на стене висела картинка, на ней была нарисована битва героев со львами. Герои на лошадях, а львы прыгают и рвут их всех зубами и лапами. Так и не знаю, чья картина. И кого спрашивал, никто не знает.
– Пошли купаться, сочинитель.
– Холодно уже.
Серая река утекает за край земли, серая птица летит по серому небу.
Гостиница
Луна была полной. Летели дырявые облака. В парке ухала праздничная дискотека. Над Булыжной площадью качался почётный гражданин, и тень его ходила по площади, как маятником Фуко. У вечного огня грелась старуха и двигала языками пламени.
Из парка вышла девочка.
– Если я мало выпью, я буду плакать. Если много выпью – буду танцевать, – сказала она и пнула стёклышко, а окна двухэтажного роддома за ее спиной казались большими электрическими крыльями.
В этом доме я родился.
Шёл снег, снежные хлопья ложились на подоконник и с лёгким ветром улетали вверх. Мама говорит, что это её утешало.
