Кинжал врезается в столешницу с более глухим стуком, чем от него можно ожидать. Стук в бубен громче. И звук, становится все тяжелее с каждой секундой, наваливается на плечи, тянет вниз. Равномерное бум-бум прорастает из паркета, тянется от стен к костлявым пальцам, вместо тяжелых колец, унизанными крупными суставами. Звук заполняет комнату плотной подушкой. Ведьме тяжело вздохнуть и еще тяжелее выдохнуть, но нужно. Только так она сможет хоть что-то сказать. Разомкнув тонкие от возраста губы, скорее похожие на еще одну глубокую морщину, она выдыхает древние слова на забытом всеми языке. Она призывает, она спрашивает и требует. Но из раза в раз ответа нет. Только свечи трещат все сильнее, и ведьма порадовалась бы, если бы это хоть что-то значило.
– Давай же, – нетерпеливый голос звучит бодрее, чем этого можно было ожидать от седовласой, склонившейся над рунами старухи. – Я немного прошу. Просто верни все как было. Чтобы дети не бежали на чужбину, вырывая корни свои из родных болот. Это немного в ответ на верную службу.
Но ответом ей звучат все те же равнодушные бубны да свечи.
– А если я уеду, тебе понравится? Понравится быть брошенным? Понравится, если никто не будет почитать тебя? Никто не будет жертвовать тебе ни временем, ни дарами? – звенящая злость в голосе передается бубну и свечам, передается стенам и потолку, каждой серебряной волосинке, убранной в косы. Но и это остается без внимания Укко – верховного бога. Покровителя и защитника. Боги давно молчат и не отвечают на молитвы большухи. Поэтому родные уезжают, поэтому семья настаивает, чтобы ведьма покинула богами забытые земли предков, где их лишают шанса сохранить наследие и себя.
Сил все меньше и от этого противно, ведьме противно от самой себя, ведь она не может даже ритуал до конца довести. Вот уже и руки подрагивают и напрягать голос все сложнее. Но она не сдается. Пробует еще раз. Кажется, последний.
– Я не прошу возмездия, не прошу мести. Дай мне силы отстоять причитающееся по праву. Дай мне… – горло першит, голову все сложнее держать прямо, так и клонится к столешнице, к полу, к земле.
Камешки рун подрагивают на тяжелой скатерти и это не треск истлевающих свечей, истекающих белым воском на багряное полотно. Это знак. Надо собраться, надо дожать, ее слушают. Но мысли вязнут, они путаются между «бум» и «бум», не успевая сформироваться в предложения. Ведьма чувствует, как момент уходит, что вот сейчас последняя возможность быть услышанной или… «Пакуй чемодан дорогая, здесь уже нечего ловить», – это не в голове, настороженно понимает ведьма. Это снаружи, как и бубен, как и свечи, как и ветер, проверяющий на прочность стекла в окнах.
– Нет! – цедит старуха сквозь зубы, а саму в стул вжимает. Деревянные ножки скрипят от давления, вот-вот сломаются. А может быть, позвоночник не выдержит раньше. Ведьма упрямо хватается за воткнутый в столешницу кинжал, за лезвие и тянется, пытается сесть прямо. Ладонь обжигает болью, по лезвию тонкой струйкой течет густое, красное. Горло перехватывает, дышать все тяжелее, но опустить руки и сдаться – не вариант. Пусть лучше она умрет здесь, где и положено. А уже после потомки решают.
В глазах темнеет, все труднее держать голову прямо, держать хоть как-то, и ведьма упирается лбом в столешницу, дышит прерывисто. Все силы уходят на то, чтобы не отключиться, пока кровь, струйкой сползая по лезвию, добирается до стола.
Кристальная тишина комнаты кажется гудящей. Озон в воздухе бодрит, и старуха не верит, что это все. Просто не может быть, что на этом все закончится. Она оглядывается. В неверном свете умирающих свечей тени прячутся по углам, но в них ничего, кроме ее обычных страхов и тревог. За спиной ничего кроме шкафа полного свитков, дневников и старых книг. Перед ней ничего кроме успокоившихся рун. Хагал – гнев природы, испытания, разрушения. Силы, которые невозможно контролировать. Именно это большухе и нужно. Свобода от контроля, невозможность усмирить стихию. Дикая магия, которую неучи из власти пытаются упрятать в клетке из законов и указов. Ведьма не в силах сдержать надтреснутый смех, вырывающийся из груди сгустками. Ведь рядом с ней лежит руна Эзель – выход из ситуации. И последняя – Ис – зима, мороз, неподвижность.
Ведьма подталкивает ее кончиком пальца и обжигается ледяным прикосновением. Тянет в рот палец и хмурит тонкие седые брови.
– Брось негодовать, дитя. Ты звала, мы пришли. – голос, объединяющий в себе сотни голосов не внутри головы, снаружи, заставляет задержать дыхание. Сфокусироваться на том, что есть в комнате. Стол, шкаф, книжная стенка, карта города с дельтой Невы и каждым из ее рукавов. – Ты просила спасения от захватчиков – МЫ принес его.
Хрустальная люстра над головой со звонким хрустом разлетается на мелкие осколки, расцарапывая тонкую как калька кожу рук, лица, шеи. Но большуха чувствует – так надо и зажмурившись, терпит.
***
Косте не спится. Он ворочается на кровати. Как в кокон, заворачивается в одеяло. Накрывает голову подушкой и через мгновенье откидывает ее. Одеяло тоже летит в сторону. Но нет, Косте показалось, что душно, на самом деле в комнате дубак и он уже в следующую минуту тянется за одеялом, снова заворачивается в кокон. Беспричинное волнение змеиным клубком расползается по всему телу, вьется в ногах и руках, даже в голове, будто проверяет стенки черепной коробки на прочность.
А Коту до лампочки. Спит без задних ног, растянувшись на полдивана и конец света не заметит, даже если сейчас прямо у уха что-то взорвется… Грохот за окном вырывает Костю из мыслей и крепкой хватки постельного белья. Бомба – не бомба, а точно ведь что-то случилось. Змеиный клубок тревожности затихает, получив свое. Костя выглядывает в окно. Еще перед сном за ним была небольшая улочка, покрытая мартовскими сугробами. А сейчас ничего не видно из-за тумана. Да такого плотного, что ни соседнюю хрущевку, ни березу у окна не видать. «Странный туман», думает Костя и тут же порыв ветра этот туман уносит, расчищая небо и обзор.
– А, так это авария! – по привычке он разговаривает с Котом. По традиции рыжий мордастый нахал смотрит на Костю со взглядом «и зачем мне это знать, по-твоему?» зевает и, сладко потянувшись, моментально засыпает.
– И машины все по капот в кипятке, – игнорирует Кота Костя и понимает, сегодня он уже не уснет. Писк грузовика экстренной службы, матюки работников прямо у него под окнами – не звучат как колыбельная, не убаюкивают, мягко говоря.
– Значит, чай, – выдыхает Костя и идет на кухню, включает электрический чайник. Можно и магией, но хочется хоть чем-то шум на улице заглушить, создать свой. Костя натягивает свитер, растянутый, но теплый. Без работающих батарей в хрущевке быстро становится невыносимо, до костей промозгло. Если провести ревизию всех трещин, окажется, что это здание уже не должно стоять. Костя уверен: дом до сих пор держится на честном слове бригадира. Что ни говори, а честное слово – серьезная магия. Еще лет пятьдесят эта развалюха будет здесь и хоть бы хны. А потом еще пятьдесят из вредности. И никакие попытки ее снести не сработают.
