начало начала
первая часть романа: не об Украине, а об окраинах наших высот
душа моя покинула тела,
и вновь мы стали порознь и нагие.
Niko Bizin
В тексте один или два раза упомянута социальная сеть fb, запрещённая на территории РФ за экстремизм: куда нам без параллелей и меридианов глобальной Сети? Важно помнить великие строки: Тятя, тятя! Наши сети притянули мертвеца?
Важно самому мертвецом не оказаться.
Я горжусь, что есть люди и есть Украинцы.
Я стыжусь, что теперь Украинцев всё больше.
Пусть была бы ещё одна гордая Польша
С маникюренным мозгом, как ноготь мизинца.
А теперь я стыжусь, что с брезгливостью к ним отношусь.
Пусть бы жили идеей истребить в себе разум и русское.
Пусть бы только забыли, что можно убить и людей.
Отрицали марксизм и сознание классово узкое.
Не впадали бы в пошлый расизм,
Порождение Европы! В которую пусть их галопом.
В зоопарках которой когда содержали людей,
Не забыть и в склерозе! Пусть бы в этом пожили навозе.
А теперь стыдно мне, что придется по русски их бить.
И обидно, что подобную глупость мы могли допустить. (Niko Bizin)
В те недалёкие времена, о которых пойдет речь, в украинской (почти что ad marginem – ибо по краям, на полях и в сноске) жизни всё ещё творились очередные маразмы, чуть ли не ежедневная кровавая революция; а я (сидя перед монитором компа в своём Санкт-Ленинграде, вестимо, расположенном только в России), всё ещё переживал за так называемый братский народ.
В те недалёкие времена я ещё не осознавал, что и в назывании мне следовало быть сдержанным: кто я такой, чтобы отказываться от братства или принимать его? Ни с упырём и Иудой, ни со святым праведником; кто я такой?
Тут вот ведь какое дело: мои желания стали осуществляться. Об этом и история; прежде всего речь в ней пойдёт и о моём (субъективном) времени, и других временах и пространствах мыслеформ: история эта, как ни странно, полна здравого смысла.
А вот пойдёт ли она (почти цитата из Петрония Арбитра, законодателя вкуса в эпоху пошлости) в разрез со мнением большинства: кто я такой, чтобы судить? Это не праздный вопрос, а самоопределение для-ради выживания.
Которое (выживание) – не столь часто становится на повестку дня.
Но ещё реже встречается то, что произошло со мной: года три-четыре-пять или даже шесть лет назад на моей личной Украине (ad marginem моей жизни, моей смерти и моего воскрешения, о которых ещё будет рассказано на полях и в сносках этой рукописи) мне был голос; более того, голос – был мне (вы)дан.
У каждого своя Украина-окраина, где слышны за-дальние голоса (ангелов или бесов).
Совсем как Анне Андреевне (тоже в Санкт-Ленинграде); разве что почувствуйте разницу: у великой Ахматовой – голос был, а мне (с определённого момента) – он стал бес-корыстно дарован: очевидно, что пребывание моё в состоянии ad marginem есть условие необходимое, но ещё недостаточное.
Должны были сдвинуться небесные пласты.
– Чего же ты хочешь? – спросил меня (моё «тогдашнее я») этот голос.
Здесь вот что надобно (ещё и ещё раз) уяснить себе: у каждого своя окраина мира, свой экзи'станс, с вершин или низин которого даётся нам взгляд на самого себя.
Не то чтобы «объективный взгляд»: (несколько большая) виртуальность запределья смотрит на (несколько меньшую) виртуальную ограниченность; что-либо ещё – вряд-ли доступно смертным (если бы смерть была).
И вот к этому «стороннему» взгляду бывает добавлен тот или иной голос: возможность видеть вещи и называть их по имени.
Тут вот ведь какое дело: я сам поставил себя на грань – «благодаря» различным банальным излишествам лишённого идеологии общества потребления: двум десятками лет пьянства и блуда. На «светлой стороне» тогдашней моей ипостиси оказались недюжинное здоровье (не успело совсем уж иссякнуть) и очень неплохое советское образование.
На «тёмной стороне» – весь мир постсоветской подлости.
Но ведь это я сам (а не мир постсоветской подлости) – поставил себя на грань смерти; повторю: если бы смерть была, я наверняка бы умер. А так (из этих тонких окраинных пространств) – был дан мне голос.
Впрочем, об этом я уже говорил.
Начиналось всё для «тогдашнего» меня лет восемь назад. Здесь следует немного рассказать о моём «тогдашнем» я: сейчас-«тогда» (в момент свершения вышеописанного) – мне было 52 года, и «этот» я уже обладал неосознанной властью над невидимым миром, мог даже наполнять окружающее здравым смыслом или видеть его таким, каков он и является – внешностью пустоты.
Здесь можно было бы говорить о некоем предопределении. Но в этой истории вообще можно о многом поговорить и многое показать; главного бы не упустить.
Тогда (несколько лет назад) – с пустотой всё обстояло точно так же, но – тогда к её внешности ещё в достаточной мере не были прибавлены новые возможности: (псевдо-евангельская) рыбацкая сеть электрических параллелей и меридианов современного глобуса – возможности глобальной Сети.
Итак(!) – голос: в те роковые минуты я оказался мертвецки пьян и (даже) приблизился к галлюцинациям; если бы всё дальнейшее происходило – «как всегда», я стал бы мертвецки жив (у Бога совсем уж мёртвых нет), и всё.
Но здесь-то и вмешались хорошее советское образование и недюжинное здоровье: эти факторы удержали меня на тоненькой нити того самого здравого (но – ирреального) смысла: я словно бы изначально знал, что я есть нечто большее, чем я-«здесь» и я-«сейчас»; вот тогда-то и зашла речь о том моём я, которое «всегда».
Итак(!) – голос: прежде я упомянул, что голос был мне дан; теперь уточняю: на самом деле он был мне «вне-временно» (вы)дан:
– Чего же ты хочешь? – спросил меня (моё «тогдашнее я») этот голос.
Я (конечно же) – и тогда, и сейчас был и остаюсь невежественен, но – тогда я ответил голосу совсем уж запредельной глупостью:
– Я хочу быть молод, всё ещё с молодыми желаниями, но – уже с будущими своими возможностями: талантами, прозрениями, осознанием предначертания.
– Сделано! Будешь.
Вот так(!) – пути назад не стало.
Впрочем, его вообще (никогда) – не было.
Выбор (как и свобода) – это ещё одно человеческое имя для смерти. Которая, как известно, бесчеловечна, и потому её – нет вовсе: во тварном мире все мыслеформы (как и их энтропия) реализованы через пять или шесть человеческих чувств; не оттого ли так тревожит человека вопрос: существуют ли красота или уродство, если на них некому смотреть?
Я знал: любое моё «я» свободно (смертельно) заключено в том, насколько мне страшно исполнить себя самого.
– Сделано! Воплотишь.
Так я и стал Николаем Перельманом, бесполезным гением: примечательное сочетание фамилии (ставшей почти нарицательным определением бескорыстной гениальности) и имени святого угодника (кроме всего прочего означающем победу); то есть – я остался тем же, кем и был: все мы живем в своём будущем, о котором с трудом вспоминаем в своём прошлом и с которым не совпадаем.
