В карауле стояли в двух шинелях и в тулупе, с карабином без патронов
– Так, греешься, сука?
Сержантик был пьян. Он стоял, покачиваясь с носка на пятку, шинель с новенькими погонами на плечи небрежно наброшена. Перед праздником в роте прочитали приказ: кому – благодарность, кому – отпуск, кому – лычки… Еще вчера сержантик был младшим, носил на погонах две золотые «макаронины», сегодня нашил третью – стал, как говориться, полным кавалером. Здесь, на командном пункте полка, третью лычку, видимо, и обмыл.
– Виноват, товарищ сержант!
Лицо у сержантика бледное – считай два года под землей просидел, не считая самоволок, ножки тоненькие, ручки пухлые. Морщил лобик сержант, видимо, размышляя: дать молодому в нюх, или нет?
Патронов нам в караул не давали, но карабин был, как положено, со штыком. Штык не острее десертного ножа, но брюхо сержантское проколет. Эх, хряснуть бы его прикладом по харе…
Сержантик мне по морде все-таки дать не решился – знал, что связываться с борцом классического стиля чревато: вдруг вниз башкой на кафель с испугу опустит! Набрал он в рот воздуха, аж покраснел, и заорал:
– Нале-ва! Шагом марш!
И зашагал я по плиткам коридора, солдатскими рученьками до блеска отшлифованными, застучал подковками – бац, бац, бац… Ветер за дверью воет, на улице мороз минус тридцать. Две шинели и тулуп от холода не спасают, вот и зашел погреться на КП, да тут, как на грех, этот хрен нарисовался – вышел на снег побрызгать.
– Запе-вай!
– Шумела в поле злая осень, на землю падала листва…
Песня «Не плачь, девчонка» только лишь через год на солдатском плацу зазвучит… А нам про злую осень и 28 героев – панфиловцев приходиться петь по несколько раз в день в любое время года. После команды «Запевай!», бывало, замешкаются молодые, как тут же по мордам – бам-бам -бам— пройдутся кулаками черпаки – им первые полгода за молодежью приглядывать положено, и загорланят испуганно несколько голосов:
– Их было только двадцать восемь, а за спиной была Москва…
Доволен сержантик. Он на гражданке в колхозе трактором-развалюхой командовал, механизаторам – алкашам за бутылкой бегал, а здесь – бог! Выпускников консерватории на очко в сортир посылал, учителей заставлял картошку чистить (было у нас несколько солдат-годичников, попавших в армию после окончания вузов), где еще такой кайф испытать можно? Спел я для него несколько куплетов, ружейные приемы продемонстрировал. Не наш сержантик, из радистов, но приказал доложить командиру отделения, что объявил мне пару нарядов. И пошел свою молодежь сношать.
В нашей части воины делились на четыре возрастные категории: те, кто служил первые полгода – салаги, кто пошел на вторую половину – молодые. Жизнь молодых и салаг отличалась несущественно, разве что молодежь чуть пореже ходила в наряды. Молодые обучали боевой работе салаг, чтобы потом, став черпаками, переложить на них часть своей нагрузки. Черпаки, отслужившие год, были основой всех боевых расчетов, так как в отличие от стариков, они, классные специалисты, еще несли боевое дежурство. Черпаки неустанно долбили молодежь, чтобы молодежь, в свою очередь, долбила салаг: чем раньше первогодки обучались работе, тем быстрее черпаки уходили на заслуженный отдых. На боевом дежурстве черпаки занимали места в боевом расчете только во время какой-нибудь серьезной работы, в остальное же время дрыхли, жрали, пили водку, или, с разрешения стариков, бегали в самоход.
Но не дай Бог, если первогодки плохо справлялись со своими обязанностями и дедушкам приходилось занимать места в боевом расчете: старики начинали яростно долбить черпаков, а черпаки – воспитывать молодежь: начинались походы на «очко» – полковой сортир блестел, как Кремлевский дворец, кроссы по жаре в комплектах химической защиты, и так далее, и так далее.
После «дембельского» приказа министра обороны черпаки становились стариками, а старики – дедушками. За два месяца до дембеля дедушки и вовсе забивали… на военную службу. В это время дедульки становились добренькими, и почти заискивали перед старичками.. А объяснялось все просто: слишком суровых дедушек старички провожали на дембель очень душевно – подстерегали около КПП и от души п… Кому же охота являться домой с разбитой мордой?
Служить в планшетном взводе было тоскливо, но все же легче, чем у радистов. Мы погорбатимся полгода, но потом придет новое пополнение, и мы в категорию молодых перейдем – часть черновой работы на салаг свалится. Радистов же полгода в учебном взводе сержанты прессуют, а когда они из учебки в боевую роту переходят, то остаются салагами еще на полгода, так как ниже них никого нет. Черпаки – радисты долбили молодежь по полной программе: воины сутками в наушниках сидели, пописать их только на три минуты отпускали, и уложиться в этот норматив было никак невозможно: сортира на командном пункте не было, он на улице стоял, под горкой. Дорожка скользкая, дистанция – длинная, а воин за три минуты должен не только нужду справить, но и командиру доложить. Не успел – получай наряд. Сколько раз сбегал пописать – столько нарядов получишь. Это только черпаки со старичками в сортир по морозцу не бегали, «автографы» на плацу оставляли – их привилегия была. Желтые вензеля утречком часовой сапогом затирал, снежком закидывал. Впрочем, о солдатских привилегиях расскажу позже.
Время на часах – половина второго ночи. Новый день начался, вернее, сутки. Вернусь к себе в диспетчерскую – первым делом на планшете число поменяю. На один день уже служить меньше. Так, наверное, в тюрьме деньки считают. В армии черпаки каждый месяц на ремне делают зарубки. Молодым это не положено – рано еще о дембеле думать, а увидят – накажут. Старики на карманных календариках дни иголками протыкают, а потом месяца квадратиками вырезают – тает дембельский срок! Разбудят салагу ночью:
