Над серым поездом, который спешил из окружного города, парили чайки, и их перья отражали звёздный свет. Небо было похоже на волшебное покрывало, усыпанное гирляндами. В этот вечер оно было одинаково прекрасно над каждым из семьи Соло.
В тишине леса вокруг железнодорожных путей громкий гудок паровоза вызвал волнение. Звук заплутал в соснах, несколько птиц вспорхнули и разразились недовольным криком.
Леон сидел на холодном полу вагона и смотрел в маленькое окно, закрытое решёткой. Скрежетание колёс, холод и смех за стенкой составляли его новую реальность, но это ночное небо было самым прекрасным, что он видел за последнее время.
Всё-таки возвращение домой имеет особую силу. Каким бы ты ни возвращался.
В этот раз мерные покачивания поезда не усыпляли его и не навевали размышления о смысле жизни. Он просто смотрел на тёмное небо и медленно моргал. Леон так и не принял это настоящее, но оно его больше не волновало. Он сделал всё, что мог.
– До чего же красиво, – произнёс он осипшим голосом.
За стеной без умолку болтали трое конвоиров, которые встретили Леона на перроне. Они вели его к поезду и перекидывались шутками между собой.
Один из них – худощавый практикант из академии – ещё плохо знал протокол сопровождения преступников. Парень боязливо смотрел на Леона сквозь толстые стёкла очков и еле поспевал за старшими по званию. Те не упускали возможности поддеть новичка, и даже сейчас было слышно, как два грубых голоса хохочут над очередной шуткой.
– В свои девятнадцать лет я интересовался девчонками и дешёвым алкоголем, а ты зануда, – мужчина протянул звук «у» и закашлялся.
Леон сочувственно покачал головой. Недавно и ему исполнилось девятнадцать лет, и он прекрасно помнил тот день, когда в баре к нему подсел незнакомец и предложил угостить выпивкой.
– Не стóит, – тем утром Леон решил, что пора бы завязывать с алкоголем. – Я не пью.
– Брось ты, – молодой мужчина выразительно приподнял бровь. – Не выпьешь в свой День Рождения?
Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу.
– Помню мне в мои девятнадцать отец сам предложил бокал шампанского.
Леон уткнулся в тарелку и повёл плечом.
– Отлично, рад за вас.
– Так ты почему один?
Леон точно помнил, что не собирался продолжать этот разговор и долго игнорировал вопросы незнакомца. Он отодвинул тарелку и уже собирался уйти, когда мужчина вдруг сделался максимально серьёзным.
– Если ты сейчас уйдешь, то снова проведёшь день рождения в одиночестве. А я сам нашёл тебя.
Леон не слышал, как раздался сигнал устройства, но чувствовал, что оно рядом. Прошло пять лет, «долгожданный» прогресс дошёл и до окраины страны.
«Ну что ж», – промелькнуло тогда в уставшем разуме.
– Хотите поговорить? Пожалуйста…
Поезд, который отправлялся один раз в три недели с окраины страны в центр, состоял из двух вагонов. В одном горел яркий свет, велись беспричинные беседы и пахло железнодорожной едой, а второй был отведён для тишины, назойливого чувства голода и подмигивания тусклых лампочек под потолком. Время от времени здесь перевозили почту или небольшие партии товаров, а в купе помещали преступников, вызванных на слушание в центральный Суд. К слову, он прослыл самым справедливым судом в стране. И при упоминании этого факта Леон всегда испытывал чувство гордости.
Сегодня его соседями по вагону были несколько мешков рисовой муки, коробка с приглашениями на свадьбу и три конвоира.
Леон сделал глубокий вдох и понял, что поезд приближается к океану. Это был запах детства, это была приятная, почти необходимая боль. Он смотрел на звёздно-белокрылых чаек, то взлетающих, то падающих на фоне неба.
Это несправедливо, что нужно так стараться, чтобы заметить прекрасное. Напрячь все чувства, дойти до тёмного дна, с силой оттолкнуться, чтобы разглядеть небольшой кусочек закатного неба.
Это несправедливо, что нужно так стараться, чтобы стать собой. Уйти из дома в четырнадцать лет, попрощаться со всем, что любишь, оказаться лежащим на холодном асфальте после какой-то нелепой драки, искать кем-то забытую мелочь в баре, чтобы купить чёрствый батон, угнать машину хозяина аптеки, чтобы пережить осень и зиму.
Он ходил по краю, чтобы проверить этот мир на прочность, чтобы испытать весь спектр чувств, чтобы вырасти. Ему просто нужно было чуть больше времени, чуть больше свободы. Он не успел.
Конечно, Леон знал, что разговаривать с незнакомцем в баре категорически запрещено. Он очень хорошо это знал, и именно поэтому заговорил.
Ему исполнилось девятнадцать лет, и за всё это время он понял только одно: этих лет катастрофически мало, чтобы хоть что-то о себе узнать. И сегодня в этом вагоне с известным направлением у него на душе не было ничего, кроме неадекватного чувства радости.
Может быть вернуться домой станет его лучшим решением.
Мужчина с поседевшими волосами взглянул на жену поверх горлышка бутылки. Она смотрела во двор и держалась за подоконник, будто бы боясь упасть.
– Я делал это недавно, – хмуро бросил он.
– Но почему тогда качели скрипят?
В дождливых сумерках внутренний двор представлял собой особенно грустную картину. Детский городок, для которого Надя специально выбрала место под окнами кабинета, был похож на забытые декорации к детству: покосившаяся горка, пустая песочница и качели, которые так назойливо, так жестоко скрипели. Надя так хорошо помнила, как они с мужем выбрали для площадки этот жёлтый цвет, который со временем потерял сочность и превратился в грязно-коричневый.
***
– Цвет солнца, – Филипп показал жене малярный валик. – В детстве я мечтал о собственной площадке!
– В твоём детстве почти ничего не было, – ответила Надя, продолжая покачивать коляску.
– Тогда мы ходили на общественные, а у них будет своя. Это удобно!
– И безопасно, – кивнула Надя.
– И безопасно, – он потрогал карман куртки и оглянулся на дом. – Только посмотри, какой он!
Двухэтажная серая коробка возвышалась над ними, бросая большую тень.
– Мама безумно рада, что мы успели, – улыбнулась Надя. – Говорит, участки под дома так быстро разобрали, и уже ничего не осталось.
– А на океане?
Надя удивлённо посмотрела на мужа.
– Им не осилить эту покупку. Бешеные деньги!
– Это да, – Филипп задумался. – Я бы для Лизы…
Надя посмотрела на мирно спящую девочку, укрытую разноцветным пледом.
– Ей всего три.
– До четырнадцати ещё много времени. Может быть успеем?
– Что успеем, Филипп?! Это бешенные деньги! Как ты собираешься их заработать?
