Я тупо смотрел на красный «Мерседес», стоящий в моей комнате, и пытался понять: что это – воплощение моих грез или начало нового кошмара? Вообще-то кошмары начались гораздо раньше, с того дня, когда нам на окна поставили решетки.
«Вот и пополнение в городском зоопарке!» – сказала тогда мама. По ее словам, наш город превратился в зоопарк: гуляешь по тенистым улицам, а вдоль них – зарешеченные окна-клетки, где живут опасные хищники или тупые жвачные животные.
А папа сказал, что в клетке – не мы, а те, кто снаружи, и пока мы дома – мы в безопасности, а выходя из квартиры, попадаем в вольер с чудовищами.
Появлением на окнах решеток мы были обязаны дяде Боре, папиному шефу, который решил превратить одну из комнат нашей квартиры в склад готовой продукции.
Я лежал и смотрел на изумрудный глянец листвы, выхваченный из темноты призрачным светом уличного фонаря, и пытался не замечать решетку, навсегда отделившую меня от этого таинственного великолепия ночи. Было грустно, и, чтобы совсем не раскиснуть, я представил себе комичное чудовище, похожее на дядю Борю, заглядывающее в мое окно. Сначала получилась добродушная лупоглазая жаба, которую я для большего сходства украсил очками. Но по мере того, как я придавал ее облику черты дяди Бори, образ становился все более зловещим и отталкивающим. Рот сложился в холодную жесткую складку, живот подобрался, она вся как-то сгруппировалась, будто перед прыжком, а взгляд темных плотоядных глаз, увеличенных мощными линзами очков, сфокусировался на мне.
Стало не по себе. Я встал и задернул шторы. Прислушался: родители, видимо, уснули. Я лег, закрыл глаза и попытался думать о чем-нибудь приятном… Не получалось. Все, что приходило мне в голову, так или иначе ассоциировалось с клеткой.
Я забиваю гол в ворота на дворовой площадке. Но ворота без сетки, и мяч летит прямо в грязь. Ворота без сетки. Сетка, клетка, окно… Мы с мамой идем в кондитерскую, открываем дверь и натыкаемся на решетку. За решеткой хихикают пухлые продавщицы-подушечки: «Переучет! Переучет!» Наверное, это то, что называют навязчивой идеей. Я устал, я хочу уснуть. Глаза слипаются, и кажется, что желанный сон вот-вот придет… И тут возникает этот звук. Негромкое, но назойливое царапанье, как будто чем-то твердым скребут стену под окошком…
Я встал с дивана, подошел к окну и отдернул штору. Никого. И звук прекратился. Наш первый этаж – довольно низкий, и если бы на улице рядом с окном стоял взрослый человек, я бы увидел, как минимум, его голову. Наверное, маленький «беспризорник», их теперь много.
– Эй, малый, ты где? – тихо позвал я.
Ни звука в ответ. Было что-то неестественное в этой тишине. Чего-то не хватало… И вдруг я понял: кузнечики, не слышно было треска кузнечиков… В четырнадцать лет стыдно прибегать ночью в комнату родителей. Но мне отчаянно этого захотелось, я повернулся, чтобы опрометью броситься в смежную комнату, и вдруг сзади кто-то схватил меня за воротник футболки и дернул с такой силой, что я ударился спиной об оконную решетку. Я почувствовал слабость в ногах и полную неспособность сопротивляться. Меня тянули назад, воротник врезался мне в шею и душил. Я закричал, но вышло какое-то невнятное мычание, и я проснулся.
Мирно стрекотали кузнечики, шторы были задернуты… «Нет, я не боюсь, – сказал я сам себе. – Просто зайду к родителям попить воды, ну и посижу там немного». Я встал, подошел к двери, взялся за ручку, потянул… Дверь не поддавалась. Я дернул сильнее – никакого эффекта… Хотел позвать маму, но чья-то рука легла на мое плечо, и я похолодел. Из горла вырвалось только: «М – ммм!» Рука поползла вверх по моей шее, коснулась щеки…
«Ив! Ив! Проснись!» – услышал я мамин голос и на этот раз проснулся по —настоящему. Мама сидела рядом со мной на краешке дивана и гладила меня по щеке. Лицо у нее было сонное и озабоченное.
– Ты кричал.
– Мне приснился кошмар.
– Это потому, что ты спал на спине. Повернись на бок – и плохой сон уйдет. Ты забыл, чему я тебя учила, когда ты был маленьким?
– Забыл, – соврал я, держась за ее руку.
Конечно же я помнил все ее сказочные истории и волшебные заклинания, просто я хотел, чтобы она сидела рядом и говорила. Все равно о чем.
– Нужно повернуться на правый бок, – она потянула меня за плечо. – Вот так. Эту руку согнуть, глаза закрыть и мысленно сказать: «Мне купили красный шар, улетай скорей, кошмар». А потом считай красные шары.
– Может, у тебя и «пустышка» припрятана?
– Не уверена, но могу поискать.
– Давай отложим до завтра.
– Хорошо, – она чмокнула меня в нос, – спи, дурачок.
Но я так и не уснул. Страх прошел, но спать уже не хотелось. Я встал, осторожно прошел через «гостиную», где спали родители, и зашел в третью, изолированную, комнату. Зажег свет.
Здесь, как в пещере Али-Бабы, отливали золотом ящики с дверными ручками,
оконными защелками и прочей «фурнитурой», которую мама пренебрежительно называла «висюльками». Рядом с ящиками, подобно мешкам с золотыми монетами на палубе испанского галеона, красовались гигантские полиэтиленовые пакеты с блестящими пуговицами. В больших картонных коробках хранились «тонированная» посуда и зеркала. Венчали эту гору сокровищ кусты чертополоха и букеты колосьев-мутантов, которые мирно сохли, ожидая своего превращения в «предметы роскоши».
Позади этих «золотых россыпей» возвышался холодильник, не вписавшийся в габариты нашей кухни. Он-то и был целью моей ночной вылазки. Я достал себе бутылочку лимонада и уселся на ящик с «висюльками».
На папиной визитной карточке значилось: «Начальник производственного участка». Но на самом деле ему приходилось также выполнять обязанности грузчика, завхоза, курьера, сторожа, продавца, казначея (по обстоятельствам).
– Вова! Загремишь с конфискацией! – причитала мама, когда к нам заносили ящики с фурнитурой.
– А что у нас можно конфисковать? – отмахнулся папа. – Твои краски?! Ну, и двери, конечно, расписные снимут, как я не подумал! Этого я не переживу.
Папа умел быть непреклонным, когда хотел. Это бывало редко, но уж если случалось, ни доводы, ни просьбы его переубедить не могли.
Мама работала в «Артели народного творчества». Там они, по словам папы, развлекались кто во что горазд: рисовали, лепили, вышивали, плели макраме, – и им еще деньги за это платили. Мама расписывала неправдоподобными цветами, ягодами и птицами шкатулки и подносы. Она работала «под заказ», и когда заказов не было, по нескольку дней сидела дома. Тогда она становилась «сама не своя» и начинала расписывать что попало. Первыми пострадали наши двери.
