«С этим уже все понятно. Сначала кажется, что это такое что-то, запредельное, важное. Потом у тебя первый раз просят деньги на аборт. Или бросают. Потом какой-нибудь доктор папилломы выжигает. Пару раз поссышь с кровью, посветишь мошонкой перед усатым евреем. И все это уже становится не так интересно. Вообще весь этот секс это, по сути, такая раздутая тема». Рыжеволосый мужчина с неприлично большим носом и своей вечно перекошенной на бок улыбкой, с довольным видом объяснялся в баре. Ему эта мысль тогда так понравилась. Обсуждали любовь, и рядом были ребята помоложе, перед ними было особенно приятно так говорить. «Секс, по сути, такая нелепая штука: два человека пыхтят, чтобы получить удовольствие, а потом пытаются вместе жить, чтобы регулярно это повторять. А само действо, в общем-то, нелепое». Он махнул хвостом креветки и улыбаясь следил за реакцией собеседника. То был не близкий ему человек, просто знакомый из компании, который в ответ только повесил брови на лоб и едва заметно кивал, соглашался, но, возможно, не искренне. А этому уже не молодому мужчине так понравилась его собственная мысль, что он даже поделился ею со своей супругой. Правда, в более мягком исполнении. Двадцать пять лет он каждое утро застегивал ей блузку. Кроме двух перерывов, когда она вынашивала их детей. Блузки с годами дорожали, а кожа на ее спине старела. Она в эти моменты старательно проталкивала пуговки на манжетах в тугие петли.
Когда он с ее помощью стал управляющим крупнейшего рекламного агентства, в его глазах заблестели витрины, в руках зашипело шампанское и вода убаюкивающе билась о бортики судов. Когда они стали жить вместе, у него прошла клаустрофобия и каюты круизных лайнеров его не пугали. Они даже купили себе небольшую яхту, довольно скромную по меркам ее семьи. Впрочем, она почти всегда стояла и только требовала содержания.
Хозяек и нянечек она всегда выбирала сама, не слишком привлекательных, желательно постарше. Но непременно русских. Это была ее прихоть. Когда он отказывал ей в деньгах, она говорила: «Леня, куда ты их откладываешь? На золотые гробы?» Ему нравилась ее тяга к растратам, эта тяга не ослабевала с годами, не старела вместе с ней. И отчасти благодаря этому он все еще находил ее привлекательной. Особенно ему нравилось, когда она заколкой собирала волосы в шишечку на макушке. Ее голая шея была сигналом. Стоп-слово было «Брянск-север», и до него непременно надо было доводить. Она отметила про себя, что не произносила его очень давно. На их свадьбе он играл на аккордеоне. В репертуаре шансон капиталистической франции – выучился в институте, чтобы красоваться перед девочками. Одна клюнула. Этим утром аспирин шипел в ее стакане. Пуговица наконец-то проскользнула в непослушную петельку. Она отпила и попросила застегнуть блузку. И когда он принялся перебирать пуговицы у нее за спиной, она спросила: «У тебя сегодня встречи?»
Чтобы убедительно соврать своей жене, надо задействовать не только голос, но и мимику, даже если она вас не видит. Леонид Андреевич давно это заметил. А как об этом сказать по правде? Бывают необратимые вещи. Бывает, смотришь в чистое длинное окно от пола до потолка, когда ты на высоте метров тридцать хотя бы, и вокруг ничего не мешает обзору, – и всё. Этот пустой звенящий простор становится невыносимым. От васильковой глубины неба уходит земля, путается ум. И хочется закрыться от окон тяжелыми шторами. И тогда придется сидеть в кабинете днем в темноте при свете ламп. Секретарша тогда очень удивилась и даже забеспокоилась, стала суетливо открывать шторы, извиняться, что запамятовала открыть их с утра, но он остановил ее. «Оставьте, оставьте. Что-то голова сегодня болит», – пробурчал он под нос, коснувшись нахмуренного лба кончиками пальцев. И, оставшись один в полумраке кабинета, при одной настольной лампе с ужасом задумался. Кажется это началось, когда они ездили на родительский день на кладбище. Тропа от трассы шла через огромное густое поле, сильный ветер раскидывал по траве тяжелые волны. Он тогда не подал виду, но внутри бушевала паника. Он держал ее невидимыми руками, как тяжелый черный шар у себя под ребрами, а вокруг выла пустота. Хотелось бежать, но он изо всех сил держал этот шар и незаметно пронес его через всё поле, туда и обратно. На кладбище лица с гравировок будто потешались над ним, болезным: победить клаустрофобию, чтобы потом заболеть агорафобией, – какая ирония! Выходит, мучениям нет конца. Как и всем этим психологам c их болтовней, которая помогает не лучше валидола или крепкой попойки в приятной компании. А недавно он как нельзя кстати на одной такой шумихе услышал, что уже многие его друзья ходили к одному человеку. Никто толком не объяснял, что именно он делает, говорили только, что очень помогает. А потом громко хохотали. Было любопытно, и как раз был повод сходить. Гипнотизер работал на Воздвиженке, в бизнес-центре класса А.
«Гипнолог», – поправил он Леонида Андреевича, когда тот раздевался в кабинете и, как будто оправдываясь, рассказывал, что пришел по совету друзей. За спиной доктора маячила большая тень, сломанная контуром потолка. «Гипнотизер это газетный шарлатан. А мы занимаемся гипнотерапией», – добавил он с важным видом.
Долговязый мужчина встал из-за стола, придерживая болтающийся пиджак одной рукой. У него была плоская лысина, острый нос, закрученные уши и добродушная улыбка. Один его глаз был немного прищурен, как будто спал. Они потянули друг к другу руки, Леонид Андреевич даже не успел осмотреться. Только сказал: «Здравствуйте», – но внезапно рукопожатия не произошло. Вместо этого гипнолог взял его кисть мягко, как игрушку, большой палец едва надавил в центр ладони и плавно поднял ее вверх. Леонид Андреевич не сопротивлялся, он оцепенел от неожиданности и просто смотрел, что произойдет дальше. Секунда, две, и легкие касания уже парализовали его, казалось, эти касания нашептывают ему чарующую колыбельную.
«Сейчас внимание. Смотри на свою ладонь, – рука развернулась ладонью вверх и лежала в воздухе перед ним как бледное блюдце, – посмотри на линии на ней. Обрати внимание на цвета. На неровности. На игру света на неровностях. И обрати внимание какие чувства появляются в твоей руке», – голос доктора вдруг провалился в тембре, как будто сообщал теперь что-то очень интимное, даже тайное. И от этой тайны теперь уже нельзя было отказаться. Им незаметно овладело такое сладкое оцепенение, что прервать его было бы преступлением. «Теперь можно прислушиваться к твоим ощущениям с закрытыми глазами. Закрой глаза, прислушайся к ощущениям в руке. Хорошо. Сейчас я отпускаю руку, но рука застыла. Ты пытаешься пошевелить пальцами, но пальцы не шевелятся. Рука застыла, и ты чувствуешь в ней жар, жгучий жар, теперь напряжение. Все напряжение со всего тела, собирается в руке. Рука твердая, как сталь, все напряжение в руке, рука неподвижна. А сейчас я прикоснусь к твоему затылку и все напряжение уйдет туда. Почувствуй, как эта энергия притягивает твой затылок к моей руке, затылок тянет назад, сейчас я посажу тебя. Напряжение из руки постепенно уходит, и по мере того, как напряжение уходит, рука твоя плавно опускается. Плавно опускается. Шея расслаблена, твоя голова в моих руках как мячик. Я полностью контролирую твою шею, – Леонид Андреевич ощутил цепкие пальцы врача горячими точками на своей шее». И он уже шептал: «Рука опускается, напряжение постепенно уходит. Рука все ближе и ближе. И постепенно она коснется бедра. Когда рука полностью опустится, ты погрузишься в сон. Рука опускается. Спать. Все, спать! Спать, спать. Спи мой хороший. Ты спишь. Работает только твое подсознание. Твой сознательный разум сейчас ничего не делает. Ты сейчас ничего не делаешь. И я ничего не делаю. А ничего не делать уже означает что-то делать. Так, например, слушать окружающие звуки. Слушать звуки моего голоса. Слушать, и не пытаться их анализировать. Потому что можно слушать и не слышать, смотреть и не видеть. Ты можешь слышать мой голос, можешь не слышать его. Твое подсознание сейчас выходит на максимальные обороты. Все поле твоей психики занимает твой внутренний глубинный мудрый разум».
