– Это не то, – сразу мягко, но решительно возразил Дан, когда Лал кончил перечислять опубликованные работы его и его учеников: ведь немало, весьма. А итог их практического использования?!
«Не то!» Это слышишь почти всегда и почти от всех. Лейтмотив современной эпохи, которая воспринимается как всеобщий глубочайший кризис. Мелкие шаги вперед даются ценой невероятного труда при мало ощутимых результатах: почти нет крупных фундаментальных открытий. Сейчас основное – уточнение, доработка и строгое редактирование теорий. И в остальном – усовершенствование, доводка, шлифовка, суперфиниш. Огромная кропотливая работа, безусловно, необходимая, но мало радостная на фоне свершения былых открытий, создания старых теорий: подобных неотесанным глыбам, недоработанных в деталях, не отшлифованных – но гигантских, сразу двигавших науку далеко вперед. И судорожные усилия современного человечества преодолеть, выйти из этого состояния, определяющего весь стиль жизни и многие социальные институты.
– Понимаешь, уже тогда для меня были главными не те, практические, результаты, за которую дали докторскую степень: там был ряд побочных моментов, явно связанных с фундаментальными свойствами пространства. Занимался этим потом всю жизнь. И пока безрезультатно, – Дан замолчал и ушел в себя.
Лал, тоже молча, терпеливо ждал. Он давно стремился встретиться с ним: Дан представлял колоссальный интерес для него, журналиста и историка современной эпохи.
Начинал Дан когда-то блестяще: уже в 23 года стал доктором, успев решить весьма сложную задачу по увеличению плотности аккумулирования энергии. Но затем сразу переключился на проблемы всемирного поля-пространства-времени, где на первых порах быстро сумел получить довольно обнадеживающие результаты. Благодаря им ему было дано координационное разрешение на проведение весьма сложных и энергоемких экспериментов и большой фонд времени использования суперкомпьютеров.
Время от времени публиковались отдельные частные результаты его исследований, представлявшие ценность для практического использования: он щедро раздавал их своим ученикам, но сам почти не занимался их дальнейшей разработкой – после чего надолго замолкал. Вел кроме научной преподавательскую работу, создал курс некоторых разделов фундаментальной физики; его бывшими аспирантами были многие крупные ученые.
Поначалу показался абсолютно таким же, как все крупнейшие ученые его возраста: ушедшим в свою работу настолько, что ничего другого почти не видит и не воспринимает. Но Лал это и ожидал, готовясь к интервью с ученым такого калибра.
Дану сейчас было уже почти 150 лет. Как и многие люди его возраста, он был одет тепло – в свободном шерстяном свитере крупной вязки, вероятней всего самодельном. Без всяких украшений. Голова вся седая, но глаза молодые, живые, и походка упругая. Разговаривая, он ровным мерным шагом шел по аллее. Отвечал на вопросы Лала довольно охотно.
– Понимаешь, порой вдруг мелькнет какой-то смутный проблеск. Кажется, что вот ты и ухватился за кончик нити, – вдруг заговорил Дан, как будто внезапно очнувшись. – И потом снова ни к чему не приходишь. Нить обрывается, мысль ускользает. Остаются лишь попутные результаты, а не то, что ищешь. – Он смотрел Лалу в глаза.
– Великие открытия делались, когда удавалось преодолеть власть существовавших теорий, порой самых фундаментальных, казавшихся совершенно очевидными и незыблемыми. Это так давно известно, и все же… Мы в плену у наших представлений, наших огромных знаний.
– Инерция мышления, да! Груз знаний давит, прижимая мысль. Недаром фундаментальные открытия делались молодыми.
Видимо, эта мысль мучила его. И Лалу нечего было возразить – он попытался перевести разговор на другое.
Дан слушал с интересом. Молодой журналист, имя которого уже было всем известно благодаря его полемическим статьями и книгам, поражал широтой знаний. Есть же способные охватить буквально всё! И Дан уже сам задавал бесчисленные вопросы, на которые Лал не уставал отвечать.
Совсем стемнело, небо покрылось звездами.
– Значит, многое было утеряно?
– К сожалению. Погибло во время войн, пожаров, стихийных бедствий; уничтожено нарочно или случайно. Но многое стало непонятным, даже сохранившись в древних документах, где немало такого, что вновь становится ясным лишь после повторного открытия, а до того рассматривается как аллегория. А что-то ещё ждет своего часа, погребенное в тайниках.
– Подобные находки, я думаю, невероятно интересны.
– Да, почти всегда.
– Расскажи мне о какой-нибудь из них. Ночь теплая, и мне нравится слушать тебя.
– Я рад этому. Охотно расскажу тебе о совсем недавней находке – тем более, что она может представлять для тебя интерес как для математика.
При прокладке путепроводной трубы были обнаружены несколько тетрадей – сшитых стопках листов бумаги – и свернутый в рулон длинный бумажный лист, разграфленный ортогональной сеткой с размерами 10>—3 метра, с нанесенными на нем графиками. После того, как старые буквы и цифры были заменены современными, обнаружили, что это ряд разностей простых чисел натурального ряда до 6000, в котором бросаются в глаза повторяющиеся группы, обрисованные как одинаковые графические фигуры. В одной из тетрадей дана полная выборка, классификация, обозначения и наименования этих групп.1
Там же было два письма. В одном – обращения «Михайло» и «Однокамушкин»; другое адресовано «великому Владимиру Неешпапе», которого автор письма тоже периодически называет «Однокамушкиным». Письма написаны разным почерком. Язык – русский, время – ХХ век. Второе письмо не окончено и, видимо, не отослано. Содержание его любопытно.
Лал раскрыл веер-экран и послал со своего радиобраслета команду воспроизведения картотеки личного архива, находящегося в блоке памяти дома. Найдя название документа, включил его, и на экране возник лист разграфленной в клетку бумаги, покрытый довольно коряво написанными словами. Буквы – поздняя кириллица. Рядом светился перевод:
«… Завидуя люто твоей славе непризнанного гения, автора потрясающей гипотезы зависимости гравитационной «постоянной» от четвертых степеней абсолютных температур взаимодействующих тел, я решил тоже осчастливить человечество чем-нибудь этаким.
