Глава 1
Пролог на железной дороге
Ты напитал ли ядом их, аптекарь, —
Так, чтобы смерть таил единый вдох?
Марло…
Для путешественника неискушенного Дидкот предвещает скорое прибытие в Оксфорд, а более опытным сулит терпеть скуку, от которой никуда не деться еще по меньшей мере полчаса. А именно на эти два типа делятся все путешествующие поездом. Первые начнут стаскивать, с извинениями, свой багаж с полки на сиденье, где он будет мешать всем до конца пути, неожиданно подставляя острые углы. Вторые продолжат хмуро смотреть в окно на безбрежные леса и поля, в которых, по непостижимой прихоти какого-то полоумного божка, затерялась станция, и на ряды товарных вагонов, сбившихся сюда со всей страны, словно тот остров из затерянных кораблей, что, по расхожей легенде, обретается где-то посреди Саргассова моря. Несмолкающий аккомпанемент невнятных бормотаний и возгласов во время остановки, вкупе со скрежетом дерева и металла, звуков, достойных ранних часов Вальпургиевой ночи на небольшом кладбище, заставляет пассажиров с воображением побогаче предположить, что прямо сейчас поезд разбирают по частям и собирают вновь. Задержка в Дидкоте, как правило, длится от двадцати минут и более.
Затем следует около трех fausses sorties[3], сопровождаемых жутким грохотом и встряской всего состава, ввергающих пассажиров в состояние покорной беспомощности. С бесконечной неохотой кортеж наконец отправляется, очень неспешно неся свой понурый груз по плоской равнине. Удивления достойно, сколько еще заброшенных станций и полустанков существует на пути в Оксфорд, и всюду состав будет останавливаться, задерживаясь порой безо всякой причины, ибо ни единой души, пытающейся выйти из поезда или сесть на него, не наблюдается. Быть может, проводник ждет какого-то запоздалого путника, спешащего по дороге к станции, или заметил местного обитателя, заснувшего в углу, и не желает его будить, или же корова зашла на железнодорожные пути, или семафор велит остановиться – хотя, если попытаться выяснить это, окажется, что ни о корове на путях, ни о сигнале семафора – pro или contra – и речи нет.
Ближе к Оксфорду, когда наконец открывается вид на канал или, скажем, на Том-Тауэр[4], становится чуть веселей. Наконец-то начинает чувствоваться, что ваше движение имеет цель, и необходимо собрать всю силу воли, чтобы усидеть на месте, не схватить шляпу и пальто, оставить багаж дожидаться на полке, а билет во внутреннем кармане. Наиболее оптимистичные из пассажиров уже выбираются в коридоры. Однако поезд наверняка остановится прямо перед въездом на вокзал (массивная стена газоперерабатывающего завода с одной стороны, кладбище – с другой) и будет там мешкать с дьявольским упорством, издавая время от времени вскрики и стоны, словно некрофил в пароксизме наслаждения. Вас охватывает чувство острой, досадной безысходности. Вот он, Оксфорд, там, несколькими ярдами далее, станция, а поезд – здесь, а по рельсам ходить пассажирам не разрешается, даже если кто-то из них и готов рискнуть. Танталовы муки испытываешь сполна. Эта интерлюдия memento mori, во время которой железнодорожная компания заботливо напоминает юношам и девушкам в расцвете сил об их неминуемом превращении во прах, длится около десяти минут, после чего поезд неохотно прошествует на станцию, столь метко окрещенную Максом Бирбомом[5]«последним пережитком Средневековья».
Если кто-то из путешественников и вообразил было, что это конец мучений, он заблуждается. По прибытии, когда даже самые скептически настроенные пассажиры начинают продвигаться к дверям, внезапно обнаруживается, что поезд вовсе не на платформе, но стоит на одном из центральных путей. На платформах по обе стороны состава суетятся друзья и родственники, перед которыми в самую последнюю минуту, предшествующую воссоединению, вдруг воздвиглось такое препятствие. Они мечутся туда-сюда, машут руками, что-то коротко выкрикивают или стоят с мрачными, озабоченными лицами, пытаясь отыскать глазами тех, кого должны встретить. Как если бы лодка Харона накрепко завязла на середине Стикса, не имея возможности ни добраться до мертвых, ни вернуться к живым. Тем временем в поезде толчки его внутренней сейсмической активности повергают пассажиров и их багаж на пол коридоров, превращая в беспомощно вопящую массу. Через несколько мгновений ожидающие на платформе с удивлением наблюдают, как поезд удаляется в направлении Манчестера, выпустив на прощанье облако зловонного дыма. Наконец, дав задний ход, он возвращается, и – о, чудо! – путешествие завершается.
Пассажиры неловко проталкиваются сквозь турникеты и расходятся в поисках такси, которые в военное время берут плату, невзирая ни на чины, ни на возраст, ни на высокое положение, но в строгом соответствии со своей собственной логикой. Толпа людей редеет и рассеивается по закоулкам хитросплетения улиц, полных реликвий, памятников, церквей, колледжей, библиотек, гостиниц, пабов, лавок портных и книжных магазинов, из чего и состоит весь Оксфорд. Более мудрые безотлагательно отправляются на поиски выпивки, более стойкие, преодолевая препятствия, устремляются к своей основной цели. От всей этой толкотни в конце концов остается только несколько одиноких персонажей, сошедших с поезда, чтобы сделать пересадку, и в ожидании грустно слоняющихся по платформе среди молочных бидонов.
* * *
Одиннадцать человек, которые в течение недели, с четвертого по одиннадцатое октября тысяча девятьсот сорокового года, в разное время и с разной целью, отправились с вокзала Паддингтон в Оксфорд, на вышеописанные мучения реагировали по-разному.
Джервейс Фен, оксфордский профессор английского языка и литературы
