1996 год – накануне президентских выборов.
В начале я увидел только ноги, затянутые в бутылочного цвета колготки или чулки, черт их разберет. Взгляд буквально напоролся на эти две палки, когда, уставившись в ступеньки подземного перехода, я выбирался на свет божий из чрева московской подземки на Пушкинской площади. Социологи утверждают: находясь в общественных местах, мы инстинктивно создаем вокруг себя некий энергетический кокон, как бы ограждаясь от собратьев по разуму. И действительно, через 10—15 минут вы даже не вспомните лица того козла, который наступил вам на ногу или пихнул локтем под ребра. Вполне вероятно, не будь этого кокона, вместо монотонного перемещения людской массы, в переходах, в вагонах, в вестибюлях ежеминутно вспыхивали бы очаги мордобоя. Небритые, перегарные мужики в черных китайских пуховиках дубасили бы бледных очкариков в кашемировых пальто их же собственными, очкариковыми ноутбуками, а дородные тетки в поддельных шубах таскали за волосья, загорелых девиц втиснутых в узкие джинсы и сапоги. Так вот, если этот кокон и есть на самом деле, то аккурат им я и долбанулся в огромную банку пива, гарцующую на тонких, зеленых ножках.
Банка матерно выругалась. Оправившись от секундного шока я обнаружил, что в банке сидит мужик, его щетинистое и явно похмельное мурло зримо вырисовывалось сквозь маленькое окошко на баночном брюхе.
– Куда прешь, мудак, не видишь – реклама?»
– Извините, – хотел сказать я -, но вместо этого вылетело, – а в ухо?
– Извините, – сразу же ответила банка,
– Что, говорю, хреново?
– Да не то слово, денег ни копья. Надо с семи утра до обеда достоять, тогда заплатят.
– И много дадут?
– Да какой там, на опохмел хватит и ладно!
Тут, ни с того ни с сего, в голове моей стал вызревать план. То есть в начале возникло робкое, почти невесомое очертание чего-то неопределенного, но небесполезного. Потом оно сложилось во что-то более-менее определенное и нужное, и уже через мгновение окончательно сформировалось в весьма конкретное и совершенно необходимое. Я осознал, если этого не сделать, день будет совершенно бездарно погублен.
– Слушай, друг, давай я тебя прямо сейчас похмелю, да ещё и денег дам, но за это ты в этой банке явишься по одному адресу и сделаешь то, что я тебе сообщу. Ну что, по рукам?
Две банки джин тоника и пять сотенных пришлось пропихивать в окошко на баночном животе. И лишь, когда все это перекочевало в глубины чужого энергетического кокона, банка спросила: – А куда ехать-то? – Шаболовка 37, Детская редакция телевидения.
[21.03, 07:10] Николай Коровин: От Пушки до Шаболовской на метро ехать минут пятнадцать, но мужик-банка наотрез отказался спускаться в подземку со своей амуницией. Пришлось ему, подлецу, давать денег и на такси. Но дело того стоило.
Я работаю на телевидении, как раз на Шаболовке, в должности шеф-редактора юношеских программ. Накануне, всю нашу братию собрал в кабинете Генеральный директор студии Андрей Викторович Мельников и упавшим голосом объявил: – Будущее под угрозой! Коммунисты рвутся к власти. Если на ближайших президентских выборах победит Зюганов, то нас, как главных растлителей юных душ, разгонят к чёртовой матери в первый же день. А кое-кто, при этом шеф почему-то посмотрел на меня и моего друга журналиста Максима Мельникова, отправится делать телевидение в Магаданскую область. Отправляться в Магаданскую область нам с Максом совершенно не улыбалось.
– А вы? – робко спросил я шефа.
– А меня, так просто повесят – вон на этом столбе, – сказал он и грустно кивнул на окно, за которым отчетливо виднелся одинокий фонарный столб.
– Короче! Мы, как передовые бойцы идеологического фронта, должны сплотить свои ряды перед лицом нависшей красно-коричневой угрозы. Тут Макс зашептал мне на ухо: – Придётся бежать в магазин.
– Мы должны приложить максимум усилий, – шеф набирал обороты.
– Чего брать-то? – развивал мысль Максим.
– Чтобы не допустить реванша уже стёртых со страниц современной истории коммунистических сил!..
– Значит коньяк!
Совещание продолжалось ещё час. А через полтора, крякнув и закусив лимончиком, главный режиссёр студии Николай Сверкаев сказал: – Короче, всё ясно! Рейтинг у Ельцина никакой. Люмпены и совки за него ни в жизнь не проголосуют. А за Зюзю пойдут все. Вот тут нам и пиздец!
– А мы-то здесь причём? – Макс махнул коньячку.
– Да тебя, только за то, что вставил в детскую передачу садо-мазо клип Салтыковой, будут гнать вилами по Тверской, а затем публично утопят в Москве-реке.
– Да уж! – вздохнул Максим и выпил ещё.
– До выборов время ещё есть. Необходимо за эти рекордно короткие сроки сформировать у наших зрителей ощущение полного ужаса и безнадёги в случае победы коммуняк. Всё, что сейчас есть: дискотеки, музыка, джинсы, жвачка, кока-кола,
– Плей Бой! – добавил редактор Щавельев. – - – Так вот, всего этого больше не будет! Опять субботники, линейки, телогрейки и пионерский, мать его, салют!
– «Салют» у меня есть. В монтажке две бутылки в холодильнике стоят, – режиссёр монтажа Володя Граненко решил внести вклад в общий мозговой штурм.
– Тащи! Сидеть долго! Сидели до глубокой ночи. После трёх бутылок коньяка и двух «Салютов», набросали сценарии коротких роликов под слоганом «Голосуй, а то проиграешь!» По одному из них мальчик в бандане, косухе и заклёпках, с плеером в ушах, как бы случайно заходит в комнату родителей. Открывает старый шкаф, а из него, прямо на голову высыпаются старый пионерский барабан, горн, дырявые «треники» за семь рублей, выцветшая клетчатая рубашка и рваный пионерский галстук. Мальчик в полной тишине, среди облака пыли, дебильно долбит сломанной палкой по дырявому барабану. Над ним появляется титр: «Голосуй, а то проиграешь!» Или, к примеру, такой сюжетец: группа яркой, разношёрстной молодежи: рокеры, панки, качки, ботаники и прочие представители славного племени тинэйджеров идут по дороге в поле. Кто целуется, кто хохочет, кто музыку слушает – короче свобода. Тут бац! А дорога разбегается на множество дорожек по-меньше. Те, что влево уходят, ведут, аккурат, на свалку и помойку. Вот они, типа, встали и думают- куда свернуть? А тут в небе титр загорается: «Так много дорог, выбери верную!» Ну, вообщем, напридумывали такой лабуды на пять или шесть роликов. Их решено было крутить в эфире перед каждой программой нашей студии. Снимать решили прямо на следующий день, не откладывая. И, где-то, часа в два ночи разъехались по домам. Вот в этот самый наступивший день я и ехал на Шаболовку, надо отметить, в весьма скверном расположении духа. На Пушкинской вышел с единственной только целью, забежать в Макдоналдс и хватить кофейку, но столкнулся с пивной банкой. Я знал, что Макс уже на Шаболовке и что ему плохо. Я отчётливо представлял, как он одиноко стоит перед окном в редакции и, расплющив нос об стекло, грустно смотрит на фонарный столб на котором, в скором времени, коммунисты должны будут повесить нашего шефа. Как и следовало ожидать, на метро на Шаболовскую площадь я приехал гораздо быстрее мужика-банки. Тот, кряхтя и матерясь, выбрался из такси, затем выволок огромную сумку, в которой, надо полагать, был упакован его костюм. – Ну и чё? – беззлобно спросил мужик. Судя по всему, в такси он успел прикончить джин тоник. – Слушай сюда, считай сегодняшний день для тебя сложился удачно. Видишь, через трамвайные пути проходная. Это телевидение. А за проходной сразу стоит первый корпус, вон с круглым окном на втором этаже. Видишь? – Ну! – Ну, ну! Так вот. Сейчас в это окно смотрит один человек и ему очень плохо! Ты одеваешься в свою банку, берешь в руки две упаковки «Будвайзера» и прёшь прямо на проходную. – Так там же менты! – Слушай дальше. С ментами я договорюсь. Тебя сначала пускать не будут, но потом пропустят на территорию. Когда из первого корпуса выйдет человек, ты спросишь: «Вы Максим Мельников? Вот, вам подарок от фирмы. Пейте на здоровье!» И тут же свалишь. – Понял? – Понял! Ещё косарь!
