Доминика
В парике жарко, очки все время съезжают на нос. В носу щиплет, хочется
чихнуть, я отчаянно держусь. И вообще, весь этот маскарад меня ужасно
раздражает. Но, кажется, на этот раз прокатило, Тимур меня не узнал.
— И какой у вас опыт работы? — спрашивает он. В его голосе мне
слышится насмешка, но я старательно себя уговариваю, что это не так. Мне
показалось, я просто себя накручиваю.
— Я работала воспитателем в детском саду, — стараюсь говорить низким
голосом и негромко. Вживаюсь в роль тетушки-училки, которую кроме работы ничего
в этой жизни не интересует.
— Ладно, — Тимур осматривает меня с ног до головы. Его взгляд скользит
по парику, очкам и почему-то упирается в мою налитую грудь. От страха потеют
ладони, украдкой вытираю их об одежду и прячу за спиной.
Я нарочно выбрала объемную блузку, чтобы не так выпирала грудь. Если
бы не жара, я бы надела пиджак. Грудь распирает от молока, у меня его много.
Дома я сцеживаюсь по часам, чтобы оно не пропало, но сегодня специально не
стала этого делать. Надеюсь, мне повезет, Тимур меня не узнает, и я смогу
тайком покормить свою малышку.
Если бы он позволил мне хотя бы кормить мою девочку, клянусь, я пешком
бы шла из своего городка сюда каждое утро. Но отец моего ребенка — каменная
глыба, которую невозможно пронять ничем.
В третий раз я прихожу к Талеру, чтобы устроиться няней к своей
дочери, которую после родов больше не видела. Тимур унес ее, забрав с ней мое
сердце, и теперь я делаю все что могу, чтобы быть с ней рядом.
Два раза Тимур прогонял меня, и сегодня я решилась на отчаянный шаг.
Мама Олега со своей подругой Нинель нарядили меня в ее одежду, мы
похожи по комплекции. Дали мне документы дочери Нинель, и я пришла устраиваться
на работу.
— Мне нужны услуги няни круглосуточно, — говорит Тимур, а я стараюсь
не смотреть ему в глаза. Боюсь, что меня могут выдать глаза даже под очками. Но
сама при этом жадно его рассматриваю.
Его лицо, когда-то такое родное и любимое, стало совсем чужим. Даже не
верится, что это он нес меня на руках в роддом. Что это он держал меня за руку
и говорил все те слова, которые помогли мне родить мою девочку.
— Понимаю, и могу заверить, что я… — киваю так, что парик чуть ли не
слетает с головы, и вдруг замираю сама не своя.
Из соседней комнаты слышится детский плач, а я с ужасом чувствую, как
быстро промокает блузка, и на ней проявляются мокрые дорожки. Это молоко бежит
из груди, течет по животу, все белье на мне уже насквозь промокло.
Талеров меняется в лице и бросает через стол документы.
— Ты правда считаешь меня слепоглухим идиотом? — шипит он, нависая
надо мной. — К чему этот маскарад, Ника? Я тебя сразу узнал, интересно было, на
сколько тебя хватит. Сколько раз мне еще повторить, чтобы ты перестала сюда
ходить? И что мне надо для этого сделать?
Я не обращаю внимания на его слова потому, что девочка за стенкой
продолжает плакать. У меня уже вся блузка мокрая, я стаскиваю парик, снимаю
очки и просяще складываю на груди руки.
— Она плачет, Тимур, — говорю почти шепотом, — позволь мне ее
покормить. Пожалуйста... Мне очень больно, у меня болит грудь от молока, а ты
кормишь ее смесью. Какой же ты после этого отец? Пожалей свою дочь, такой
маленькой девочке нужно грудное молоко. Я покормлю и уйду, обещаю.
Тимур смотрит на меня исподлобья, затем поворачивается в сторону
комнаты.
— Хорошо, — выходит сипло, и он прокашливается, — иди туда.
Садится за стол и накрывает руками голову, но я уже этого не вижу.
Бегу, на ходу расстегивая мокрую блузку, влетаю в соседнюю комнату.
Моя девочка кричит на руках незнакомой женщины, я бросаюсь к ней и выхватываю
свою малышку. Очередной цербер, которого нанял Тимур, чтобы мне помешать?
Я готова сейчас воевать за свою дочь со всем миром, но к моему
удивлению, женщина не старается мне помешать.
— Протрите грудь, — тихо говорит она и протягивает мне влажное
полотенце.
Стягиваю блузку, расстегиваю клапан на бюстгальтере — у меня все для
кормления, как и положено кормящим мамам. Наскоро обтираюсь полотенцем и
прикладываю девочку к груди. Она начинает жадно сосать, хватается за меня
своими маленькими ручками и всхлипывает обиженно, как будто выговаривает за то,
что меня так долго не было.
Я тоже облегченно всхлипываю — наконец-то у меня получилось. Я держу
на руках своего ребенка, прижимаю к себе родное тельце, кормлю ее. Мне так без
нее плохо…
— Садитесь в кресло, вам будет удобнее, — женщина помогает мне сесть и
выходит, напоследок окидывая нас на удивление теплым взглядом.
Моя девочка продолжает обиженно всхлипывать и причмокивать, а я
беззвучно плачу, чтобы никто не услышал и не обвинил в том, что я заставляю
ребенка нервничать. Все время вытираю слезы, чтобы они не капали на малышку.
Глажу пушистую темноволосую головку и не могу насмотреться. Она похожа
на меня, от Тимура совсем ничего нет. Это мое маленькое чудо, как я теперь
смогу оставить ее?
Тихонько, чтобы никто не услышал, пою колыбельную про котенка, который
не хочет спать, когда уснули все детки. Ее пела мне мама, я помню до сих пор,
хотя саму маму уже не помню.
Малышка засыпает, смешно прижимаясь крохотным носиком к моей груди, а
я продолжаю петь, легонько ее покачивая, и не представляю, что сейчас придется
оторвать ее от себя. Как мне упросить Тимура позволить остаться с ней?
Дочка сладко спит, вжавшись в меня щечкой, целую ее малюсенькие
пальчики и вдруг чувствую на себе пристальный взгляд.
Тимур стоит в дверях и смотрит на нас, я машинально прикрываю грудь
блузкой. Ткань подсохла и теперь стоит колом, но я не позволю Тимуру
рассматривать себя. Здесь больше нет ничего, что могло бы ему принадлежать.
Мое тело только мое, и никакой мужчина мне больше не нужен, даже если
это отец моей дочери. Даже если его зовут Тимур Талеров, и я любила его сколько
себя помню. Теперь для меня самое главное — моя малышка, я нужна ей, и я должна
быть с ней рядом. Любой ценой.
Тимур так и стоит в проеме. По его лицу ничего не разобрать, сейчас
оно похоже на гипсовую маску, он весь как будто замороженный. И мне снова не
верится, что это тот мужчина, который обнимал меня в роддоме, гладил по волосам
и просил потерпеть.
Нельзя об этом думать, мне тогда снова захочется плакать, а его это
только разозлит. И я лишь крепче прижимаю к себе дочку. Я уже умоляла,
упрашивала, обещала и даже угрожала, все бесполезно. Но он может передумать
ради нашей малышки.
Он любит ее, если он в принципе способен кого-то любить. Ей лучше со
мной, и Тимур только что сам в этом убедился, а значит, я могу надеяться, что
он позволит мне хотя бы к ней приходить.
